Крест и посох

Валерий Елманов Крест и посох

Юрию Алексеевичу Потапову — замечательному человеку, дружбой с которым я горжусь и, который не раз оказывал мне неоценимую поддержку в самые трудные периоды моей жизни, посвящается эта книга.

Глава 1 Я ПОНЯЛ, НО Я НЕ ХОЧУ

Пью не ради запретной любви к питию,

И не ради веселья душевного пью.

Пью вино потому, что хочу позабыться,

Мир забыть и несчастную долю свою.

О. Хайям.

Это произошло в один из последних весенних дней, во время обязательного послеобеденного отдыха. Константин Орешкин, еще вчера обычный учитель истории, а ныне волею каких-то неведомых, но могучих сил ставший удельным рязанским князем, лежа на своей удобной постели и не желая праздно валяться без дела, в очередной раз неспешно размышлял о превратностях судьбы.

Почему-то именно ему, самому простому и заурядному человеку, который за всю свою жизнь ничем выдающимся не отличился, выпала такая загадочная, почти сказочная участь — оказаться в средневековой Руси начала тринадцатого века. То есть ухитриться попасть в те благословенные времена, когда ни один князь в той же Рязани совершенно не опасался внешних врагов, а все силы и помыслы его были направлены исключительно на козни ближайшим соседям. О татарах никто и слыхом не слыхивал, половцы, неоднократно битые за последние годы, тоже изрядно присмирели, чему в немалой степени поспособствовали частые свадьбы русских князей, особенно из числа близких к Дикому Полю, на дочерях самых знатных половецких ханов.

Сам Константин, как оказалось, тоже был женат на половчанке, в крещении получившей имя Феклы и собравшей в себе, к великому сожалению, все самые плохие черты двух народов. Но это был один их тех немногих минусов, на которые Константин закрывал глаза. Уж очень их было мало по сравнению с внушительным количеством жирных увесистых плюсов. Впрочем, уже одно то, что он был на Рязанщине князем, хотя и удельным, имеющим всего один небольшой городок Ожск, напрочь перекрывало все имеющиеся недостатки. К этому не грех добавить, что тело, которое ему досталось, было лет на десять моложе того возраста, в котором он пребывал до путешествия сюда, и выглядело весьма мужественно и приятно для женского глаза. Не супермен, не Шварценеггер, но все, что должно быть, имелось в достаточном количестве.

И только одно слегка отравляло пребывание Константина в этом мире: непонимание, ради чего, собственно, его сюда зашвырнули. И ведь добро бы, если бы произошла какая-то там накладка, какой-то случайный пробой во времени и пространстве. Тогда конечно — живи и радуйся. Но ему же предложили участие в неведомом эксперименте, причем ни черта по сути не объяснив, а только сказав, что если он не согласится, то хана всей земле-матушке. Более того, планета останется целой, лишь если этот треклятый эксперимент закончится успешно, то есть он, Константин, все сделает так, как надо. Вполне естественно, что напрашивались сразу два вопроса: что именно он должен сделать и как надо это сделать. Впрочем, со второй частью можно было бы и обождать. Тут хотя бы с первой разобраться. Ведь ничегошеньки ему никто не пояснил, даже не намекнул. Получалось, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, и только их.

Поначалу мелькнула у него мысль, что, возможно, тут произошла какая-то накладка, связанная с тем, что в тот же вихревой поток времени угодили по досадному недоразумению еще три человека. Вот тем поначалу пришлось хлебнуть лиха, пока на их пути не попался Константин. Но потом, логически поразмыслив, он пришел к выводу, что таких детских ошибок даже серьезные люди на Земле никогда бы не допустили, а что уж там говорить о тех, кто сидит где-то высоко-высоко, неотрывно смотрит на него и все время чего-то от него ждет, вот только знать бы еще — чего именно.

Впрочем, ворох повседневных событий, забот, хлопот и проблем, большинство из которых требовали непосредственного участия князя, практически не оставлял Константину свободного времени, чтобы без конца ломать голову над вопросом: «А на кой черт меня вообще сюда прислали?»

Единственные часы, когда он не был загружен, — это послеполуденный сон, к которому истинный житель двадцатого века так и не привык. Обычно в эти минуты он подводил итоги сделанного и планировал все остальные дела. Но о чем бы он ни размышлял, в конечном счете, все его мысли вновь и вновь возвращались к тому злополучному вопросу, на который он никак не мог найти ответа.