Крест и стрела

Вилли молчал, прижимая руку к груди. С чувством страха и удивления он понял, что сидит в этой кухне с чужой, мало знакомой женщиной, по имени Берта Линг. Он заметил, что она смотрит на него красивыми и злыми черными глазами и что ее круглое лицо раскраснелось. Он знал, что недавно целовал эти губы, обнимал это тело, закрыв глаза, прижимался лицом к теплой, сладко пахнущей груди. Он знал также, что до сегодняшнего вечера он не мог смотреть на нее иначе, как с обожанием, и внутренне трепетал от благодарности и любви… А теперь она стала совсем чужой, и он с ужасом понял это. Он молча поднялся со стула, потому что ему нечего было сказать этой чужой женщине, и, не оглядываясь, пошел из комнаты.

Берта бросилась за ним. У двери она схватила его за рукав.

— Нет, ты меня выслушаешь! — яростно крикнула она. — Не смей уходить, пока я не договорю! Ты тоже за все это отвечаешь. Думаешь, нет? Не забывай, что мы должны пожениться. Я ношу твоего ребенка. Надо сейчас же договориться. Мне надоели твои фокусы.

Вилли обернулся.

— Уберите руку, фрау Линг, — медленно сказал он.

Берта отпрянула, испугавшись того, что она увидела на его лице.

Вилли ушел. Она слышала его шаги во дворе, потом — скрип калитки.

— Боже мой! — пробормотала она. Комната закружилась у нее перед глазами. — С ума можно сойти!.. Вилли! Вилли! Ты должен меня выслушать, Вилли. Я люблю тебя, — задыхаясь, глухо закричала она и, рыдая, упала на пол.

4

Выйдя из дома, Вилли, не останавливаясь, зашагал по дороге. Он слышал тоскливый вопль Берты, но это только подкрепило его решимость.

Когда-то, в библейские времена, другой человек шел так же непреклонно, как шел сейчас Вилли, повинуясь слепому устремлению. Он поднимался на вершину одинокого холма, к священному жертвеннику. Это был патриарх Авраам, который вел к жертвеннику единственного сына, надеясь отвратить от себя гнев Иеговы. Вилли свернул с дороги и зашагал к сараю. В этом сарае находился человек, который был куплен на деревенской площади некоей Бертой Линг за семнадцать марок.

И Вилли шел к нему, внутренне готовый совершить всесожжение.

Он должен действовать. Каждое слово, произнесенное Бертой в свое оправдание, еще больше убеждало его в этом. В сердце его сейчас не было места жалости к Берте, обидам или злобе. Все это придет позже. Первый раз в жизни Вилли действовал под влиянием внутренней необходимости, которая пересилила его характер и заставила переступить через все — любовь женщины, желание покоя и страх. Сорок лет он был Вилли Веглером, человеком, который, подобно миллионам других Вилли, повторял: «Я должен думать о своей семье… Я должен быть осторожным». Но теперь он перерос того Вилли, стал сильнее и значительнее и внезапно превратился в человека вообще. И этот человек отбросил сложную мудрость тех мудрых людей, к чьим предостережениям прислушивался всю жизнь. Им владела одна-единственная мысль: нужно действовать немедленно, ждать больше нельзя.

Дверь сарая была задвинута болтом и заперта на замок. В первую секунду Вилли хотел было навалиться на дверь и вышибить ее. Но, несмотря на охватившее его безумие, он не потерял способности соображать и решил не делать этого. Берта теперь была его врагом, а дом ее стоял всего в ста метрах от сарая. То, что он задумал, нужно сделать без шума.

Тихонько крадясь вдоль стен, прячась в тени, он обошел сарай. На одной стене под самой крышей он заметил дверцу, через которую сено подавалось на чердак. Но сколько он ни шарил по земле, он не мог найти лестницу. Наконец на освещенной луной стене сарая он разглядел маленькую отдушину, немного выше его головы. Он снова стал шарить под ногами в поисках камня или ящика, но не нашел ничего такого, на что мог бы взобраться. Согнувшись и припадая к земле, как солдат, перебегающий поле боя, он побежал обратно к дому. У колодца он заметил тускло поблескивающее ведро. У него не было ножа, чтобы перерезать толстую веревку, привязанную к ведру; тогда он стал терпеливо раскручивать ее. Потом одну за другой он разорвал руками каждую прядь.

Вернувшись к сараю, Вилли поставил ведро вверх дном и встал на него, стараясь удержать равновесие. Лунный свет падал прямо в окошко. Вилли заглянул внутрь; на полу сарая лежали серебряные лунные узоры, но пленного не было. Вилли с опаской оглянулся на безмолвный дом и шепотом позвал:

— Поляк!.. Поляк!

Внутри что-то зашуршало, будто метнулась мышь, но ответа не последовало. Вилли легонько постучал по деревянным планкам.

— Поляк, — сказал он уже громче. — Поляк.

Из сарая донесся стон, потом надрывный кашель. Стефан Биронский, бывший фармацевт, окончивший Краковский университет, очнулся от беспокойного сна на прелом соломенном тюфяке.

— Поляк, — снова окликнул его Вилли. — Поляк!

— А?.. Что?.. Кто там? — ответил Биронский по-польски.

Вилли застонал, услышав слова на чужом языке. Берта сказала, что пленный говорит по-немецки. Неужели же он опять потерпит неудачу оттого, что они говорят на разных языках?

— Поляк! Сюда, к окошку, — в отчаянии прошептал он. — К окошку.