Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная Церковь

Значительная часть подобной деятельности, прежде всего помощь восточным рабочим и военнопленным, воспринималась многими мирянами и священниками как оппозиционная режиму. Также ее нередко оценивали и нацистские ведомства. В связи с этим историк К. Геде вполне справедливо писала: «Позднее после нападения на их страну многие решили для себя вопрос — на какой стороне они должны стоять. Это проявилось в акции солидарности общин в отношении их соотечественников — восточных рабочих и военнопленных. В основном имели место анонимные акции по смягчению нужды последних, и, если говорить о священниках, — душепопечительная деятельность, даже в том случае, если с этим могли быть связаны репрессии» [527].

Нападение гитлеровской Германии на СССР действительно вызвало не только резкое ухудшение отношения властей к русской эмиграции, но и встречную негативную реакцию части последней. Поразительным является факт, что в берлинской газете «Новое слово» 7 декабря 1941 г. был опубликован текст резко антинацистского послания Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) от 22 июня в «Правде». Публикация сопровождалась комментариями с выражением сомнения в авторстве митрополита Сергия, но ведь на оккупированной территории СССР лишь сам факт хранения этого послания карался расстрелом [528]. Отнюдь не однозначно негативным являлось отношение к Местоблюстителю митрополита Серафима (Ляде). В конце сентября 1943 г. у него (после избрания Сергия патриархом) было взято интервью германскими журналистами, в котором наряду с непризнанием законности выборов митрополит с определенной симпатией отозвался о личности главы Московской Патриархии и попытался объяснить его поведение слабохарактерностью и некоторыми физическими недостатками: «Я лично хорошо знаю митрополита Сергия… Это — ученый теолог, но совершенно бесхарактерный человек, который не понимает, как ориентироваться в политике, и не имеет представления о тактике… Мне известно, что митрополит Сергий не предвидел, что большевикам удастся хитрым образом сделать его послушным их целям. Фактически это было не тяжело, так как митрополит Сергий — старик; он почти глух и уже давно слышит не все, что ему говорят» [529].

О своем непростом положении в период войны митр. Серафим выразился в докладе на епархиальном собрании 1946 г. следующим образом: «Я думаю, никто не сомневается в том, что управление нашей епархией в годы до капитуляции было нелегким делом, иногда даже мучительным подвигом. Я нередко проливал тайные слезы, нередко проводил бессонные ночи; были и дни, когда я боялся, что лишат меня свободы, ведь и тогда в нашей среде было немало шпионов, доносчиков и провокаторов… отношение ко мне Восточного министерства было крайне отрицательное; только за неделю до капитуляции г-н Розенберг пожелал встретиться со мной в частной квартире!» [530]Негативное отношение к митр. Серафиму прослеживается в большом количестве документов Министерства занятых восточных территорий, но, к сожалению, неизвестно, о чем хотел беседовать Розенберг с митрополитом в конце апреля 1945 г.

В воспоминаниях Е. Комаревича в сентябре 1950 г. отмечалось: «А сколько людей спас Митрополит Серафим из рук гестапо и других нацистских органов» [531]. О заступничестве митр. Серафима за архиеп. Александра уже говорилось. О другом примере — защите настоятеля прихода митр. Евлогия в Восточной Пруссии — рассказывал в августе 1945 г. архим. Иоанн: «Уже во время войны с СССР, когда о. А. Аваев миссионерски окормлял и небольшую общину Мемеля, на него был серьезный донос в гестапо, что он „высказывается за победу России над немцами“. По этому делу он был вызван в Берлин архиепископом Серафимом, и мы с ним были вместе у главы Германской епархии. Помню, меня тронуло, что прот. Аваев на вопрос архиепископа Серафима простодушно признался в этих своих словах, произнесенных им в приходе. Справедливость требует сказать, что архиепископ Серафим (имевший вход в отдел государственной безопасности) замял это очень неприятное для прот. Аваева дело. Кстати отмечу, что он же исхлопотал мне разрешение посетить второй приход моего благочиния в Данциге, когда я подписью о невыезде уже был привязан к Берлину» [532]. И Аваев являлся не единственным священником епархии, которому угрожали репрессии гестапо. Так, 17 декабря 1943 г. комиссар по управлению русским церковным имуществом в Висбадене со ссылкой на заключение гестапо сообщал РКМ о местном протоиерее Павле Адамантове: «Политическая позиция Адамантова неясна. Позитивного отношения к национал-социалистическому государству от него едва ли можно ожидать. Так как он здесь уже проявлял себя различным образом в невыгодном свете, нельзя утверждать о политической благонадежности Адамантова» [533].