Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная Церковь

Не только партизаны агитировали священнослужителей. Ленинградский митрополит Алексий, понимая все значение народного сопротивления в тылу немецких войск, неоднократно обращался к своей пастве, оказавшейся на оккупированной территории, с соответствующими призывами. Особенное значение имело его Пасхальное послание от 25 апреля 1943 г.: «Продолжайте же, братие, подвизаться за веру, за свободу, за честь родины; всеми мерами, и мужчины, и женщины, помогайте партизанам бороться против врагов, сами вступайте в ряды партизан, проявляйте себя как подлинно Божий, преданный своей родине и своей вере народ…» [811]Обращение митр. Алексия в листовках было переправлено через линию фронта и распространено среди населения. О силе его воздействия свидетельствует письмо бойца 2-й партизанской бригады А.Г. Голицына владыке: «Ваш агитлисток сыграл немалую роль среди оккупированного населения в деле оказания помощи партизанам, а вместе с этим и борьбе против фашизма. Этот листок среди населения — как Божье письмо, и за него немецкие коменданты в своих приказах грозили смертной казнью, у кого он будет обнаружен» [812].

Следует указать, что отдельные российские священники сотрудничали с оккупантами. Настоятели приходских церквей реагировали на политические призывы Миссии очень дифференцированно. Краткая характеристика их позиции содержится в интересном, хотя и сильно тенденциозном мартовском 1944 г. докладе посланного в качестве своеобразного «инспектора» из Ленинграда А.Ф. Шишкина митр. Алексию после обследования приходов Гатчинского и Павловского районов: «В ком билось сердце патриота Родины и кому действительно дорога была Русь не профашистской миссией, а Святым Владимиром крещеная… и кровью истинных сынов своих на поле брани напоенная — тот и в немецком плену любил ее паче жизни своей и умер как истинный патриот. Таковыми были, например, священник А. Петров (г. Гатчина) и священник М. Суслин (с. Орлино). Оба они расстреляны немцами. Те же, кто не мог отнести себя к разряду героев, но кто, живя в немецком плену, думал иногда, что за фронтовым кордоном живут их братья и сестры, сыновья и дочери, терпят муки холода и голода и все во славу Отчизны своей — тот слушался миссии, не порывая молитвенного общения со своими иерархами, молился за православное русское воинство и терпеливо ожидал встречи „со своими“, решив не покидать приходского места при эвакуации немцев. Таковыми были, например, протоиерей Красовский, священник Митрофанов, протоиерей Забелин. Но были и такие, которые, проявляя „ревность не по разуму“, молились за Адольфа Гитлера, устраивали торжественные богослужения в „юбилейные“ дни захвата немцами селений, чтили власти предержащие, получали от них подарки. Наконец, были просто предатели Родины, типа священника Амосова, которые неистовствовали по отношению к Советской власти и Ленинградскому иерарху. При наступлении частей Красной Армии они бежали с немцами, грабя храмы, забирая священные сосуды и антиминсы. Таковыми были прот. Кудринский из с. Рождествено, о. Лаптев из Орлино» [813].

В целом же Миссии не удалось полностью взять под контроль религиозную жизнь на оккупированной части Северо-Запада России. В сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г. говорилось, что имеются отдельные местности, где служат священниками люди, не состоящие ни в какой связи с Миссией [814]. Уровень церковной дисциплины тоже оставался недостаточно высоким. Пассивная форма протеста против отдельных указаний экзаршей власти стала довольно широко распространенной уже в первые месяцы оккупации. Так, в циркуляре от 17 февраля 1942 г., адресованном благочинным, митр. Сергий отмечал, что духовенство при богослужении не считает необходимым надевать свои духовные знаки отличия, чем проявляет пренебрежение к епархиальной власти, удостоившей их награды, а в циркуляре от 25 сентября 1942 г. указывал, что духовенство отступает от установленного епархиальной властью порядка поминания светских и духовных властей в положенных местах богослужения и т. д. [815]