Крест на чёрной грани

Я знал, что говорит всё это Ефим ради шутки, развеселить меня, а сам думал ещё и о другом: напрасно не послушался он старухиного наказа. Пусть бы всё было, как хотела, мы б от этого ничего не приобрели и не потеряли – спокойна была бы за сочувствие в удаче Дорина. Теперь же, представлял, сидит она вечерами на лавочке возле калитки одна-одинёшенька и бранит заодно с непослушным мужем и меня – путешественника, соблазнившего старика в неведомый путь.

Данила нас поджидал, сидел на лавочке возле открытой калитки, опершись локтями на остро высунутые колени, кучкой пепла отсвечивала седая его борода, тёмными провалами обозначились запавшие глазницы.

– Милости прошу, добрые люди! – поприветствовал он нас, вставая. – Пора на ночлег…

– Место-то сыщется? – спросил Ефим.

– А то как же. Эвон в хату – пуста, хоть в завозню – душ пятнацать поместится. Тут, в завозне-то, воздух здоровей – свеж и чист, крепко поспите. Да проходите, добрые люди, проходите, – повторил Данила. – Чайку сварим, попьём.

Большой костёр радушный хозяин развёл посреди ограды, на подпаленную рогатину чайник повесил – над самой куделью пламени. Сели на чурбаки. Данила к нам попривык, понял, что люди безобидные, зла ему не причиним, и сидел с нами, как с давно знакомыми. Перед огнём его седая бородка преобразилась в розоватый снопик и здоровый глаз стал другим – веселее и подвижнее. Даже голос переменился, перестал подсекаться и дрожать, и на коленях спокойно лежали руки.

Перед ужином Ефим расщедрился по шкалику водки. Хозяин оценил добродетель как вредное излишество и стал отказываться: к зелью-яду отвращён смолоду, не привык, а теперь совсем ни к чему. Да не тот человек угощал, чтобы Данила сумел найти довод уклониться.

– Веруешь в Бога, Данила Севастьяныч? – спросил Ефим.

– Хаживал в церквушку, молился. Ему, Всевышнему. Хоть и не видывал, а молился.

– Так вот, за его здравие. Держи!

Не успел Данила опрокинуть стаканчик, слёзно закашлялся: «Ну и водица», – а когда прокашлялся, пришёл в себя, заметно повеселел и на слово не заскупился.

Много порассказал Данила в тот вечер разных историй. Для летописи моей сподобилась одна, другие со временем отошли в сторону, завязей плодовитых не дали. Для тех, кому придётся читать когда-нибудь записи, замечу, что не ручаюсь, всё ли правда в этой истории: записываю, как слышал.

…Произошло это студёной январской ночью. В подёрнутое кружевным льдом окно Данилиного дома постучали.

– Кто? – отозвался ещё не успевший крепко уснуть Данила.

– Прохожий… Спаси, родной, грешную душу. Обогрей. Данила больше не спрашивал: в такую стужу держать человека под окнами не по-людски. Накинул на плечи полушубок, на голые ноги надёрнул собачьи унты и вышел в сени, отодвинул засов.

– Входи… Морозец нынче…

Когда пришелец едва отошёл и челюсти его перестали выбивать частую дробь, Данила решился спросить:

– Откуда, не секрет, путь держите?

– Долго рассказывать, хозяин… А для сведенья, чтоб никакого сумненья не было, ухожу от бандитов…

– Партизан, выходит?

– Партизан. Красный партизан, – помялся, оглянулся: в доме только хозяин, да на полатях спит подросток.

– В переделку под Бадаром попали: отряд наткнулся на засаду. Всех нас, молодчиков, перестукали. Как воробьёв на току… Мне посчастливилось. Правую ногу чуть только прихватило.

– Вот какая оказия! – посочувствовал хозяин. – Помощь, поди, нужна какая. А то… Как тебя звать-величать?

– Григорием… О ране не беспокойтесь: сам перевязал… Пустяки. Заживёт. Не такие, бывало, видел у дружков – зарастали. Народец мы дюжливый.

– Лошадка-то была?

– Под пулю попала.

– А винтовка? Гранаты?

– Куда с ними, пешему? Припрятал до времени. У вас-то как тут – тихо, мирно, банд не слышно?

– Бывает, заглядывают. Стороной не обходят.

– Що им здеся делать?

– Всё сообщников ищут.

– Знают, должно, что отзывчивые тут люди?

– Может, и так, а может, и наоборот…

Такой был разговор у Данилы с пришельцем морозной январской ночью. Утром Гришка засобирался в дорогу – отговорил сам хозяин, мол, лучше переждать, может, схлынут морозы, да и сил надо человеку набраться после ранения. Остаться гость согласился охотно.

…В ту ночь спал Данила мертвецки. Вечером справлял поминки по жене Федоре. Пришли соседи посочувствовать преждевременно овдовевшему мужику, в тепле засиделись, разомлели. Данила, дождавшись ухода гостей, залез на печь и уснул. Гришка Безродный, вроде основательно подвыпивший, расстелил свой зипунишко на топчане, лёг отдохнуть. Лежал недолго, почуяв, что сон взял Данилу крепко, встал, вышел на улицу. Ночь была тихая, лунная, и Гришка подумал, что сегодня самый удачный момент свершить задуманное…

Проспавшийся Данила увидел утром пустую конюшню, потом кинулся в завозню – посмотреть драгоценные припасы. Дрогнув от приступившей разом обиды, Данила неуклюже повалился на землю. Обворовал злодей, Гришка! Старик Феопент, сосед, заглянул в ограду, когда Данила уже ясно всё понял. Гнедка, справного выездного коня, угнал Гришка Безродный!