Крест на чёрной грани

После завтрака, когда отец с дядей Иосифом вышли во двор, тетя Рита погладила меня по голове и завела разговор:

– Делать-то, Саня, что уже научился?

– Ага. Всё могу.

– Правда?

– Умею грибы искать, ягоды собираю. Хожу по боярку. Мамы нету, всё самому с отцом делать надо.

– А ещё что можешь?

– На коне ездить могу. Верхом.

Тётя Рита улыбнулась. Я понял: езду на коне верхом за дело не считает. Напрасно! Пусть сама попробует. Нечего и говорить – не получится. Скажи – не поверит, ещё чего доброго просмеёт – стряпал лепёшки и валенки починял. А уж про рыбу и упоминать не собираюсь – ловил всякую, тётя Рита и сама знать должна: кто из ребятишек при реке не рыбак?

– Вот и хорошо: всё ты умеешь, Саня, – тётя Рита смотрит и смотрит на меня. Глаза у неё серо-голубые. Весёлые. Веки утыканы чёрными ресницами, мигнёт, будто крылышком помашет.

– Всё умеешь делать, как мужичок с ноготок. Слышал о нём?

– Не-е.

– Научишься грамоте – прочитаешь.

– На нашей заимке, тётя Рита, школы нету.

– В школу ходить у нас будешь. Папа твой говорил…

Дома, когда отец сказал об отъезде, я воспринял всё это как занимательное путешествие в неизвестные края. А всю сложность простого понятия понял только сейчас. На развилке двух дорог остановил меня отец.

«Смотри, сын: одна дороженька – в жизнь, к людям, другая – неизвестно куда. Выбирай! Если не в силах сам выбрать – тогда его, отцовское, слово в законе». Вышло по воле отца – мой протест был для него не более, чем сиюминутное ребячье упрямство.

…После обеда Иосиф Петрович повёл нас показать научное учреждение. На ровной площадке, возле самой опушки молодого сосняка – приземистое строение из дерева. Окна с резными наличниками. Деревянные кружева! Точь-в-точь такие умела вязать из ниток мама. Кто у кого перенял? Наверно, Иосиф Петрович у мамы, поди, видел её мастерство, когда был в Хлебном?

Крыша строения драничная. Померкла ещё не шибко – желтеет, драньё первозданность сохраняет долго, незаменимая кровля. Так крестьяне толкуют, может, они чересчур пристрастны, потому и нет для них ничего лучше, может, от того, что у нас это самый доступный материал. Пошёл в лес, свалил бревно, прямое, без сучьев угадать надо, разделил на доли длиною по два с половиной – три метра и раскалывай на пластины. Богатство рядом, под рукою – бери, сколько хочешь.

Подходим поближе. Домик ладный, как игрушка красуется.

– Крестьяне изладили, – говорит Иосиф Петрович. В голосе гордость. – Сами, без всякого приказа. Прослышали, что приехал полезный человек, заявились спросить, не нужна ли какая подмога.

Отец помолчав, сказал:

– Смышлёный народ крестьяне. Почуяли доброе и, чтоб поскорее сбылось желание, помогли.

– Выходит, они мне одолжили, – Иосиф Петрович смеётся, в глазах мальчишечье озорство, резко жестикулирует. – Расплачивайся теперь, дорогой. Брать умеешь – сноровься отдавать.

– Ага, – соглашается отец. – Так вышло, Иосиф Петрович, истинно так. Виноват: задолжался.

– Ладно, Севастьяныч, с помощью твоей да моим старанием расквитаемся. Только и дума. Другой, посторонней в голове не держу. Чтоб не отвлекала от главного. Что главное? – спрашивает себя Иосиф Петрович и отвечает: – А пшеница наша, она!

Отец понимает, почему учёный говорит о пшенице «наша». И я тоже знаю: учёный взял у отца для размножения семена. Получилось или нет? Иосиф Петрович обошёлся пока мимолётным упоминанием. Наверно, плохо выходит. И отец не выспрашивает, видно, считает: рано.

Иосиф Петрович широко открыл дверь строения:

– Прошу, дорогие гости!

В рабочем доме учёного, возле стен – полки с книгами в разноцветных коленкоровых переплётах. На столе – высокий металлический предмет, стеклянные пузырьки с зёрнами. По углам развешаны аккуратные снопы хлеба. Рожь и пшеница, просо и овёс.

Позволив осмотреться, Иосиф Петрович нарушил тишину:

– Не устали, друзья мои, знакомиться?

– Смотреть – не пахать: не надсадишься, – отвечает отец.

– Тогда побудем ещё некоторое время. Покажу вам одну диковинку. – Кивнул на прибор. – Это микроскоп-увеличитель. Вот полюбуйтесь. Саня, встань на табуретку и погляди. Ну, посмелее! Устроился? Смотри правым глазом, левый зажмурь. Получилось?

– Ага.

– Что видишь?

– Зерно. Громадное, будто кедровая шишка.

– Посмотрел? Хватит, а то глаз утомится, – дядя Иосиф снял меня с табуретки. – Пусть поглядит Данила Севастьяныч. Прошу.

Над микроскопом склонился отец. Прошло некоторое время, и он с волнением выдохнул:

– Вижу!

– Она?

– Она!

– Ей и в здешних местах неплохо – попала в надёжные руки, – дядя Иосиф озоровато подмигнул, знайте, мол, наших, не лыком шиты. – Ваша пшеничка теперь стала лучше.

– Чем? – усомнился отец.

– Урожаем. Крепче держится на корню. Меньше болеет.

Неужели правда, что дядя Иосиф обладает даром распознавать болезни растений, делать крепче соломину и зерно крупнее. Возможно ли? Как? Почему? Не знаю, встревожился ли отец, а я вышел из дома учёного переполненный неясными мыслями. Когда найдётся на них ответ?

На другой день утром, едва поднялось солнце, Иосиф Петрович повёл нас на опытное поле.

– Вот оно какое – ровная поляна, десятин на двенадцать, – прикинул отец.