Крест на чёрной грани

Думаю: доброе напутствие в делах моих помехой не будет. А батюшка, ровно прочитал мои мысли, говорит: «Все деяния людские благословены Всевышним… Не научайте крестьян противу его хотения». – «Крамольных мыслей я никому не внушаю. А что крестьяне идут ко мне – я обязан дать им хлеба». – «Благостны помыслы ваши…

Окропись дождём, поле житное,
Возроди, земля, зерно крупное,
Подиви людей нивой тучною
Да порадуй их хлебом досыта…»

«Слышу молитву, батюшка, аль это стихи Кольцова?» – «Земное слово, господин Соснов. Вечный зов Божий к пахарю». – «Славно молвлено». – «Для людской благодати, господин Соснов. Молитесь за неё и творите благопристойные дела. Доброе вечно!»

Перекрестился отец Сафроний и ушёл довольный содеянным…

Мы собрались покидать поле, пора было идти домой (Маргарита Максимовна наказывала мужу обязательно вернуться к полдню), когда отец, чуткий ко всяким малейшим переменам в природе, обратил внимание на вывернувшуюся из-за леса большую взлохмаченную тучу.

Шла она бойко и, как нарочно, прямо в направлении к опытному полю. Минут через десять туча, разрастаясь, застила полнеба, ударила до самой земли прямая молния и следом гулко полыхнул гром. Посыпался град.

– Вот он, гостюшко, пожаловал незваный, – с тревогой сказал Иосиф Петрович.

Град хлестал ошалело, на открытых прогретых местах таял, а запавший в ложбины скапливался в белые грядки.

Иосиф Петрович смотрел на поле встревоженно, не скрывая жалости к посевам – как ещё бессилен человек в столкновении со стихией.

– Для опытов град – сущее бедствие, – сказал учёный. – Бывает, погибшие образцы либо не восстанавливаются, либо оживают лишь по истечении долгого времени.

Густо-лиловая туча ещё тяжело висла над полем и сыпался град, только мельче и реже, а я уже от нетерпения высовывался из-под сарая, подставлял ладошку – пусть упадёт градина – и среди мельтешащей пестряди не сразу заметил передвигающиеся людские фигуры.

Шли женщина с мальчонкой, держали к сараю, как я думал, спастись от града. Ближе и ближе. Какая же сила и куда погнала людей в непогоду? Путники подвернули к сараю. Женщина, заметив людей, вроде обрадовалась – на лице её скользнула улыбка. Мальчишка глядел хмуро.

– Здравствуйте, добрые люди! – войдя в сарай, поклонилась путница. – Ищем хлебного человека. Сюда не сюда попали? Сказывали, тута он.

Иосиф Петрович, понял, что женщина хочет встретиться с ним, в её понятии с человеком, имеющим несметные запасы хлеба.

– Я – вот, – поднялся навстречу. – Чем могу служить?

– Ой, голубчик, спаситель ты наш, – запричитал женщина. – Слышно: не обижаешь крестьян. Того и другого наделил хлебом… Мой хозяин тоже говорит: иди, Елена, к учёному, возьми ребетёнка, одень его полохмотнее, чтоб видел, что пришли люди бедные, и попроси. Сколь уж даст – это его дело.

Иосиф Петрович прислушался, о чём-то догадываясь:

– Кто ваш хозяин?

– А Дмитро Залейогонь… Он бывал в вашем поместье.

– Помню. С крестьянами приходил. Зимовьюшко рубить собирались.

Дмитро тогда рассердился, ушёл. Да, видно, вспомнил: трудно пришлося.

– С голоду подыхаем… Ланись хлеб весь погубило. Пошиб ранний иней. Весь год на курлыче пробивалися, хозяин с постели подняться не может. Што делать-то нам, родной?

Убитая бедой, женщина встала на колени, сбивчиво крестилась и всё что-то сухо, бессловесно шептала. Мальчишка неподвижно стоял рядом с одеревеневшим бледным лицом и остановившимися, будто заледеневшими глазами.

– М-мам. В-в-стань.

Она, повинуясь зову мальчонки, оперлась на руки и поднялась. Лицо её просияло какой-то чужеродной, вымученной улыбкой. Может, и не надо было вставать тут на колени, зачем? – пришла же не в церковь. Иосиф Петрович молчал, не успокаивал, не обещал. Что успокаивать и утешать – легче не станет. Пообещать может только на осень. Уберёт деляны, выберет нужные зёрна – остальное сгодится на пропитание. Пробьются до того времени, придут – отдаст всё, что скопится ненужное для науки.

Женщину вдруг что осенило – она как-то ловко обернулась лицом к опытному полю и будто озарилась нечаянной надеждой.

– Свет мой, не обессудь глупую, – выдохнула она разом и уже, наверно, не помнила, что и сказала, – отмерь малый клочок твоево хлеба на жнитво. У тя его много!

Мальчуган тоже всколыхнулся, сверкнул ожившими глазами. Ожидал он, что вот-вот свершится то, зачем он с матерью шёл много вёрст, едва осилили дорогу и, слава богу, теперь не напрасно. Дяденька, на которого он смотрел с надеждой, конечно, не откажет. Разве отказал бы он, мальчишка, дяденьке, имея такое большое хлебное поле? Найдут они серп, если своего не взяли, дасть кто-нибудь, выжнут деляну, тут же обмолотят колосья и унесут хлеб домой. Отца покормить надобно, от недоедания занемог.