Крест непобедимости

Саша шумно и неаккуратно вытащил громоздкую штуковину на помойку и прихватил красного в соседнем магазине. Еще до ужина они выпили полбутылки и зашумели, обсуждая каждый свое: Саша каких-то авангардных музыкантов, некстати найденных в телефоне, а Лара — батальные сцены из «Тихого Дона», который она по долгу службы перечитывала, увлекаясь все больше и больше, хотя прежде книгу эту брезгливо отодвигала в разряд «школьных гадостей». Теперь же неожиданно оценила ее несколько тяжеловесную, но не лишенную обаяния стать, любовно выписанные пейзажи и честную русскую безысходность.

— Ты послушай, послушай! — Телефон издавал долгие гитарные стоны. — Это, блин, потрясающе! — Саша жмурился, как кот на солнце.

— Нет, это ты послушай! — Лара вытирала руки о фартук, бежала в спальню за книгой и длинным смуглым пальцем быстро искала по страницам нужное. Вот! — И выразительно читала об атаках в конном строю — Вот это действительно потрясающе! И главное, правда.

— А ты откуда знаешь, что правда? — спросил Саша походя. — Была там, что ли?

Лара смутилась и предложила налить еще. Она чувствовала себя молодой, свежей, красивой и умной и понимала, что тут дело не только в алкоголе. Она от души рада была гостю, с удовольствием готовила и наблюдала, как он ест, как смотрит на нее, улыбаясь все шире. Почему-то уже не хотелось думать о фаворитках. После ужина они сидели на балконе в накинутых на плечи куртках. Света в комнате не включали, хватало фонаря напротив балкона. Был необычно холодный для середины апреля ветреный вечер. Качались еще голые ветки деревьев, пахло оттаявшей землей, бензиновой гарью и почему-то речной водой, хотя до реки было неблизко. Саша курил, а Лариса (впервые за многие годы) читала стихи, немного пережимая интонацию, но довольно размеренно. Слушатель причмокивал от удовольствия вовсе не литературного свойства. Румяная и воодушевленная, Лариса размахивала руками, ее растрепавшиеся волосы подхватывал резкий сырой ветер, глаза блестели в желтом свете фонаря. Запах дешевого табака напоминал ей первый курс. Когда Саша поцеловал ее на полуслове, она уже не сопротивлялась.

С балкона второго этажа маленькой белой виллы открывался чудесный вид на море и скалистые утесы, поросшие соснами. Я курил и наслаждался теплым утренним ветром, морской свежестью, ярким южным запахом цветов и хвои. Внизу скрипнула калитка. Женская фигура в полосатом красно-белом платье промелькнула на дорожке между кустов.

— Тебе письмо, Николай! — звучный голос дышал бодростью и улыбкой.

— Откуда, от кого? — я поспешил вниз, охваченный удивлением и тревогой. Во Франции друзей я не завел, а из России письма не ходили.

— Константинопольский штемпель, от кого, не написано. Писали в парижскую квартиру, сюда передали вместе с папиной почтой.

Я протянул руку — красивая светловолосая женщина, смеясь, подняла вверх желтоватый конверт.

— Сначала поцелуй! — кокетливо подставила душистую щеку с ямочкой.

Торопливо чмокнул, вырвал конверт. Руки дрожали, все яснее становилось, что тревога была не напрасной. Разорвал конверт, отвернулся от женщины, пытавшейся заглянуть мне через плечо, щебетавшей что-то про поклонниц. Старательно выведенные, но то и дело все равно налезающие друг на друга строки запрыгали у меня перед глазами:

«Ваше благородие, Николай Михайлович! Узнал у нашего ротного, которого встретил на бегах, ваш парижский адрес. Уж год как получил весточку из России про Елену Ивановну, но не знал, где вы, чтобы вам передать. Вы, помнится, наказывали, если что проведаю, чтобы вам сообщить. А как сообщить, если вы со старой квартиры съехали, я это знаю, потому как письмо вернулось. Ротный сказал, вы на княжеской дочери женились и живете хорошо. Дай вам Бог. А Елена Ивановна, страшно сказать, террористкой стала. Мне рассказал один поручик из наших, он из Москвы, сбежал недавно через Грузию пешком. Человек верный, врать не станет. Елена Ивановна, как и обещала, до конца боролась с красной сволочью. Пробралась в Москву, устроила в одиночку какой-то взрыв, уложила милиционеров человек десять. Ее схватили, конечно. Почти неделю продержали в чека, все пытали, кто еще причастный к теракту. А выдавать-то ей было некого. Так и запытали до смерти совсем. Царствие ей небесное, вечный покой.

Я сам живу в Константинополе. Жизнь моя не сахар, однако жаловаться не привык: одет, обут, служу при ипподроме конюхом. По-басурмански почитай не понимаю, да с лошадьми и надобности нет. Часто вспоминаю наши походы, службу нашу. Да где то время.

Будьте здоровы, поминайте Елену Ивановну на панихидах.

Ваш бывший ординарец Петр Степанов Василенко».