Крест непобедимости

После университета Лариса устроилась в большое издательство и проводила почти все время на работе. Научные споры стихли, сменились обычными бытовыми дрязгами. Сергей не входил в подробности ее службы, но, редко видя ее дома, ворчал и обижался на разное. То чистых носков не найдешь, то обедать опять нужно в кафе, то ему снова идти одному к тете на юбилей. Обидевшись, он долго говорил. Самозабвенно расхаживая по комнате, доказывал Ларе, что жить, не обращая внимания на людей вокруг, недопустимо, что она лишена эмпатии и вообще морально неполноценна, раз не видит, как нехватка носков и обедов угнетает его психику. Лара вначале отшучивалась, смеялась, потом стала скучать и увиливать от разговоров, потом пару раз они крупно поссорились, так что Сергею пришлось столкнуться со «стеной непонимания», как он сам, бывало, выражался.

Стена тем временем становилась все выше. Сергей не прочь был завести детей, даже его мама, смирившись с Лариным присутствием, уже намекала, что если она не доживет до внуков, то в этом будет виноват ее бессердечный сын. Однако Лариса не спешила с ответом на намеки, а потом и на открытые предложения Сергея. Всё вроде бы к этому располагало, но как-то, задумавшись, Лара вдруг представила себе свою жизнь, расписанную по ролям, как сценарий сериала для домохозяек. Она быстро перебрала в уме все эпизоды, от розовой кроватки с румяным младенцем до аккуратной гранитной плиты на приличном московском кладбище, и содрогнулась от простой мысли, на которую раньше малодушно не решалась.

— Если это всё, на что я могу рассчитывать, то кто я тогда?

Эту мысль Лариса пыталась додумать в баре, нагрузившись коньяком в обществе главного редакционного сердцееда, который непонятно где и как к ней прицепился. Это был симпатичный кудлатый юноша, одетый, как велела неписаная московская директива для сердцеедов, во все детское. Звали его, кажется, Андрей. Она с трудом сфокусировала взгляд на его майке с рисунком из цветных эскимо, отпросилась в туалет и ушла через пожарный выход.

Мысль была смешной, это Лара понимала. Книги, сулившие ответ на этот вопрос, более или менее идиотские, ее издательство печатало тоннами, и на должности младшего редактора она изучила их до запятой. Более древние и уважаемые сочинения были ею прочитаны еще в роли добросовестной студентки. Каждая приличная конфессия, философская система или психологическая школа предлагала своё, но Ларе было непонятно, как всю эту писанину к себе применить. Ведь жизнь ее складывалась так, что ей могли бы позавидовать. Но об этом «позавидовать» даже думать до конца было лень. Всех, кто мог это сделать, Ларе было искренне, до слез жаль. Эта жалость охватывала ее всякий раз, когда она пролистывала социальные сети подруг детства и видела там всё, чем богаты «нормальные человеческие люди», как говорила, бывало, мама. Лара к таковым не относилась, и это следовало честно признать. Нужно было обладать большим мужеством, дисциплиной и изрядной долей цинизма, чтобы решиться играть нормальную счастливую женщину и в заданном сценарии дотянуть до хэппиэнда. С мужеством и дисциплиной у Лары был порядок, а вот цинизма как раз не хватало. И Сергей смутно о чем-то таком догадывался, хотя всего хода мыслей молодой жены, конечно, не представлял.

Как-то раз он из окна машины увидел Лару на пороге соседней церкви. Она скоро и привычно перекрестилась, потом с усилием потянула тяжелую дверь и вошла. Сергей предпочел бы увидеть ее в компании плечистого красавца в дорогом ресторане — так бы хоть оставался простор для оправданий: может, это молодой перспективный автор, и вообще, мало ли что. А тут… Среди его друзей религиозность считалась чем-то вроде стыдной болезни, о которой лучше молчать, если уж подцепил. И странно, раньше он за женой ничего такого не замечал. Носила милый крестик с изумрудом, сама пекла куличи на Пасху, вот и всё. Никаких идейных разногласий это не вызывало. Вечером он учинил ей допрос с пристрастием, на котором выяснилось, что Лариса вполне себе уважает веру отцов, хотя и не разделяет все ее постулаты. Он давно знал, что она также не вполне разделяет некоторые либеральные ценности, и более того, весь либеральный дискурс вызывает у нее большие вопросы, которые она обычно задавала в самой оскорбительной форме. Но такого подвоха от жены доцент не ждал. Пистолет можно было простить, в конце концов, это даже пикантно, но стояние у обедни среди укутанных в платки старух — уже слишком! Он долго и пространно говорил, обличая институт церкви. Лара попивала чай и продолжала размышлять.