Крест Сталина

На это намекали откровения немногочисленных перебежчиков и вежливые дипломатические уведомления потенциальных союзников...

Об этом кричали горячие сводки разведчиков, засыпавшие ведомства Берии и Голикова тоннами информации, включая копии всех вышеперечисленных источников...

Наконец, 21 июня, путем вручения ноты об объявлении войны об этом хотел сообщить сам Гитлера...

Но этого не хотел Сталин, потому и сказал «неуловимому» Молотову с глазу на глаз:

— Примешь посла, после того, как начнутся военные действия!

Внезапность была обеспечена. И это был единственный ход, разумный в той ситуации, в какой оказался генеральный секретарь, ставший к тому времени и главой Советского правительства. Но удар немецкого Вермахта был настолько силен, что опрокинул Красную Армию в положение ниц на долгое время. Но в этом вины Сталина не было...

* * *

Тихо вокруг...

Раннее утро омывалось холодной росой, усыпая мокрым жемчугом жирный мохнатый чернозем. Лес откисал от темного савана уходящей ночи и осторожных шагов приближающегося рассвета. Он пробуждался от шороха тараканьей суеты, которая с вечера цепенеет от недостатка тепла и пурпурных разводов ускользающего света.

Где-то сбоку, а может быть рядом, сонная птица, почуяв добычу, бессильно отрывает клюв от пернатой подушки — груди...

Ночь уходит, медленно-медленно сдавая позиции. Безнадежно теряя черный пигмент, в бесконечной битве с наступающим солнцем, чтобы вновь амплитудой прийти на смену уставшему дню. Но это будет потом...  вечером. А пока, глупый филин, хлопая серебром глазищ, недоуменно пялится в просветы колышущихся крон. Его чуткое ухо уловило непривычный зудящий звук и движимый чувством — от греха подальше — вспорхнул, разгоняя сон животного мира...

— Росси-и-я!!! — прокричал штурман и для убедительности ткнул кожаной крагой себе под ноги.

Глубоко внизу под плексигласовым колпаком земля медленно продвигалась назад. В синюшных разводах светлеющего неба немецкие летчики разглядели стройные ряды танков и спичечные надстройки солдатских казарм, натыканные среди темнеющих расщелин окопов.

Майор Борн включил сирену и, резко переложив штурвал вниз и вправо, уронил свой «штукас»[48] по направлению к земле.

Повторяя маневр командира, все двадцать самолетов его воздушного полка упали на позиции русских, сея смерть и разрушения...

Первые бомбы упали прямиком на взлетные полосы, отсекая возможность быстрого взлета противника...

Борн любил, вот так, не сразу начинать свои смертельные игры. Он давал возможность своим орлам крушить самолеты и пузатые ангары противника, а сам, поднявшись резко вверх, вновь на бреющем возвращался обратно. Чтобы поймать тот момент, когда русские летчики врассыпную кидались к своим винтокрылым машинам. И вот тогда, ловя в прицел одинокие мечущиеся фигуры, хладнокровно нажимал на гашетку...

Улетая снова вверх, немецкий майор был уверен, что военный инстинкт заставит уцелевшего пилота вскочить в кабину и развернуться на взлетную полосу, где уже громоздятся другие обреченные самолеты его собратьев. Поэтому с третьего решительного пике он сбрасывал сохраненные бомбы, уничтожая за раз по несколько скопившихся самолетов...

— Командир, — сквозь грохот и шум прорвался голос Вилли, — я ухожу на квадрат «L-46»! — Борн заметил, что дюжина Ю- 87 отвалила в сторону танков.

Вскоре хоровод из «юнкерсов» закружил над расползающейся бронетехникой, где среди серых разрывов рассыпались бисером русские танкисты.

— Работайте без меня! — прокричал в рацию майор и кинул свой самолет по направлению к артиллерийским позициям.

За ним послушно проследовало командирское звено.

Удар был ужасным! Кому объяснить это завораживающее и магическое зрелище, когда, сбросив бомбу, ты ускользаешь к спасительному небу. И редко, что почти невозможно, осколок брошенной бомбы коснется камуфляжного крыла. А ты, опьяненный своей недосягаемостью, снова мчишься к земле, а затем выходишь из крутого пике, почти касаясь «лаптями» своего штурмовика о перелопаченную земную поверхность...

Борн выключил сирену и оглянулся, высматривая новую добычу, как вдруг, почти машинально, пилот почувствовал, как тело машины гулко затряслось от попадания пуль тяжелого пулемета. Прозрачный колпак брызнул мириадами искр, раня лицо и оглушая экипаж разорвавшимся бомболюком.

За фонарем кабины молнией проскользнул самолет лейтенанта Пасько...

— Еще один! Сволочи! Гады!!! Получай, сука, за Гришку! — кричал в остервенении капитан Кольцов, но рации не было, и лейтенант вряд ли мог услышать капитана. — Гады! Гады! Гады!!! Уходи на зенитки, не то сметут! — вновь захрипел капитан и, резко взмыв свечкой, уцепился в очередной штурмовик...

* * *

Опьяненный прошедшим боем, лейтенант Пасько тараторил, одергивая куртку командира и для выразительности, прокручивая ладошкой эпизоды воздушной баталии. В этот момент он был похож на мальчишек, которые после сеанса кино, перебивая друг друга, впечатлительно машут руками...