Крест в круге

Время тянулось невыносимо медленно. Стрелка на светлом циферблате наручных часов Циклопа замерла в непонятно-тревожном положении – будто приклеилась к одному из делений между цифрами. Николай Давыдович смотрел на часы каждые две минуты, щелкал пальцем по стеклу, подносил к уху. Часы тикали. Но стрелка словно умерла, не сумев доползти даже до третьего часа.

Учитель торопился. Он мысленно подгонял время и в нетерпении шептал:

– Ну же… Ну…

Он не понимал, что делает, о чем думает, но вдруг сосредоточился на каком-то знаковом рубеже, на фатальном завершении цикла. И страдал в нетерпеливой решимости.

Циклоп ненавидел этот флирт между прицелом и мишенью. Он считал его занудством, бесконфликтным спором, нелепой драматической паузой. Он торопил смерть.

– Ну давай же… Давай! – почти крикнул он – и осекся.

Боря по-своему понял этот возглас и поспешно кинулся за очередной коробкой. На правой стороне стола между тем уже высилась внушительная стопка еще не разобранных документов, писем, журналов и книг. Работа двигалась медленно. Циклоп подолгу смотрел невидящим взглядом в какой-нибудь листок, вертел его в руках, а потом вдруг опять клал на прежнее место. Из нервного забытья его то и дело возвращал к действительности очередной вопрос:

– А это куда определить, Николай Давыдович? В «нужное»?

Циклоп моргал единственным глазом, шевелил губами и бормотал:

– В «нужное», Боря, в «нужное»… Впрочем, что это? Квитанция на дрова? Нет, ее – в «малозначительное»…

Он опять смотрел на часы, словно точно знал время трагедии, ждал его, а оно не спешило приходить.

– А вот смотрите… Рисунок. Акварель. Наверное, ребенок баловался.

– Какой ребенок? – спохватился Циклоп. – Покажи-ка… Да, похоже на детский рисунок. В «малозначительное», Борис.

– Почему? – возразил мальчик. – А вдруг это неизвестная работа Малевича?

– Малевич не работал в стиле примитивизма, – быстро и невнятно ответил Циклоп.

«Что за бред я несу? Какой Малевич? Какой примитивизм? Как это все далеко от меня! Да и не важно…»

– Глядите, Николай Давыдович, цацки!

Боря открыл плоскую картонную коробку и рассыпал ее содержимое перед учителем. По столу запрыгали медные пуговицы, стеклянные шарики и почерневшие от времени наперстки. В коробке также оказались ножницы, пилка для ногтей, латунный подхват для пирожных, щипцы для колки сахара и сломанная брошь.

– В мусор все это, – махнул рукой Циклоп.

Боря прыскал со смеху:

– Тут еще есть!

Он открыл другую коробку, похожую на первую.

– Здесь ключи какие-то амбарные… Перья… Пенсне сломанное… Ух ты, портсигар!

– Это визитница, – поправил Циклоп, которого тоже на мгновение развлекли старые и ненужные находки. – В них хранили именные карточки с фамилией и титулом.

– Она пустая. – Боря щелкнул крышкой. – Ой, смотрите: чернильница! Совсем, как наша «неразливайка»!

Неожиданно мальчик перестал улыбаться и испуганно замолчал.

Циклоп даже вздрогнул от вдруг наступившей тишины. Морозный холод скатился от сердца вниз – к животу, остудил колени и ступни.

«Оказывается, не пустое, когда говорят, что душа в пятки ушла».

– Ты чего вдруг затих, Борис? Я даже испугался.

Боря разглядывал какую-то металлическую пластинку с зубчиками, похожую на миниатюрную пилу, и руки его дрожали.

– Я сам испугался, Николай Давыдович, – произнес он едва слышно. – Здесь очень странный рисунок.

Циклоп взял у мальчика пластинку и поднес к лицу так близко, словно намеревался ее понюхать. Помимо зубчиков, напоминающих акульи зубы, в этой штуковине не было ничего странного и тем более страшного. Пунктир мелких отверстий по всей длине и изящная гравировка в центре – длинная и тощая птица с распростертыми крыльями, похожая на аиста, в обрамлении лаврового или кипарисового венка.

– Ну и что здесь страшного? – нараспев произнес Николай Давыдович. – Это даже не герб, а так… фитюлька для красоты.

– А каково назначение этого предмета?

Циклоп задумался.

– Полагаю… – Он взял со стола конверт, провел пластинкой по перфорации и ловко вспорол его от края до края. – Аристократы!

Циклоп вернул Борису его находку, оказавшуюся ножичком для писем, и посмотрел на часы.

– Однако… «Уж полночь близится, а Германа все нет».

– Какого Германа?

– Это опять Пушкин, мой мальчик. Я хотел сказать…

– Николай Давыдович, – перебил его Боря, – а вам ничего не напоминает этот рисунок на пластинке?

Циклоп посмотрел на него как-то странно.

«Сейчас все это будет не важно. И рисунок, и пластинка, и бумаги, и даже Пушкин…»

– Ничего не напоминает. А что ты там разглядел?

Борис помедлил и вдруг выдохнул тревожным шепотом:

–  Крест в круге!