Крест в круге

На следующий день в десять часов состоялся педсовет, которого со страхом ждал Циклоп.

В тесной и душной учительской собрались преподаватели, два воспитателя, директор интерната и тот самый маленький рыжий человечек с бегающими глазками, который вот уже несколько лет проявлял неизменный интерес к мальчику по имени Боря Григорьев.

У Циклопа был вид побитой собаки. Он жался к подоконнику, и солнце, льющее тонны света на его вдруг ослабевшие плечи, вдавливало в пол грузную фигуру учителя, размазывало в бесформенную темную кляксу очертания его тела.

Директор интерната Олег Маратович Абдуразаков – молодой, энергичный человек с узким продолговатым лицом, на котором нервно пульсировали вздутые жилки, – постучал карандашом по раскаленному от солнца графину, пытаясь установить рабочую тишину. Гул в учительской не смолк совсем, но по крайней мере стало тише.

Директор взглянул на Циклопа. «Хорошо, что Николай Давыдович встал к окну, – подумал он. – Не видать лица. И взгляда его укоризненно-жалкого».

– Товарищи! – Абдуразаков снова постучал карандашом по графину. – Вопрос серьезный и не терпящий отлагательства. Я вас долго не задержу. Но нам нужно принять решение. Владимир Ильич, прошу вас…

Неизвестно, легендарное ли имя-отчество так подействовало на присутствующих, или желание поскорее решить тяжелый вопрос, но в учительской воцарилась мертвая тишина. Маленький рыжий Владимир Ильич поднялся со стула и, деловито прокашлявшись, начал говорить. Его тихий голос, дрожащий как басовая струна, плохо сочетался с его внешностью:

– Речь идет о вашем воспитаннике Борисе Григорьеве. У меня есть все основания полагать, что этому ребенку не место в дружном и здоровом коллективе.

Циклоп пошевелился у окна, но не проронил ни слова.

– Сегодня все усилия нашей партии и правительства, – невозмутимо продолжал Владимир Ильич, – направлены на воспитание здорового и сильного поколения, свободного от предрассудков, страхов и иных атавизмов, которые…

– Это понятно, – перебил его Абдуразаков (маленький рыжий человечек вздрогнул и бросил пронзительный взгляд на директора). – Что же конкретно вас настораживает в Григорьеве?

– Это вас должно настораживать, а не меня, – медленно, но твердо поправил его Владимир Ильич. – Мое дело – факты. И объективные рекомендации.

Рыжий взял со стола свою папку, долго перебирал бумаги, слюнявя пальцы, и наконец вынул один лист.

– Борис Григорьев, – проговорил он, сползая голосом почти до хрипа, – утверждал неоднократно, что убил свою сестру по имени Галинка…

– Мальчик когда-то был потрясен гибелью своих родных! И это многое объясняет! – с жаром воскликнул Циклоп, соскользнув рукой с подоконника и чуть не потеряв равновесие. – Он – круглый сирота!

– Это мне известно, – спокойно ответил рыжий. – Но он утверждает, что убил сестру. С тех пор Борис Григорьев угрожает подобной расправой окружающим его людям и прежде всего детям.

– Он не угрожает! – опять воскликнул Циклоп, поправляя дрожащими руками сползающие очки. – Он страдает! Мальчик убежден, что является причиной несчастий других людей! Это не вина его. Это – беда!

– Об этом я и говорю, – кивнул Владимир Ильич, – именно – беда. Он запугивает детей своими пророчествами, сеет панику среди них, делает их неуправляемыми и неуравновешенными. Очень показателен случай с Фатеховым. Косвенной причиной гибели этого ребенка могло быть то обстоятельство, что Григорьев постоянно его запугивал, угрожал ему, предрекал ему неминуемую смерть.

– Это не так! – крикнул Циклоп и все-таки уронил на пол очки.

Рыжий терпеливо наблюдал, как учитель поднял их, протер дрожащей рукой единственное стекло, и ждал, что последует за этой репликой. Но Циклоп больше ничего не сказал.

– Я беседовал с детьми. С его соседями по общежитию, – продолжал Владимир Ильич. – Они опасаются быть заколотыми неведомым кинжалом, который, со слов Григорьева, похож на крест!

– Мальчик считает, – опять вставил Циклоп, – что крест способен остановить его беды. Это символ, не более. Кинжал – тоже символ…

– А эта таинственная тетрадь! – воскликнул Владимир Ильич, словно пытаясь окончательно сокрушить своего оппонента у подоконника. – Тетрадь, в которую Борис Григорьев постоянно что-то пишет. Каждый день, каждый час! Тетрадь, покрытая ореолом загадочности, суеверного ужаса и фатальных пророчеств! Мне вдруг стало любопытно: почему же она не кончается? И я ознакомился с ее содержимым.

Циклоп едва сдерживал бессильную ярость.

– Вы украли у мальчика его единственную ценность! Всю его жизнь!

– Поосторожнее в выражениях, – предупредил рыжий. – Я лишь ознакомился . Вам самому-то приходилось заглядывать в нее?

Циклоп не ответил. Он тяжело дышал, и казалось, вот-вот рухнет на пол под тяжестью беспощадного солнца.

– Я вам задал простой и очень корректный вопрос, – с нотками прокурора-победителя напомнил Владимир Ильич. – Вам приходилось заглядывать в эту самую тетрадь?

– Приходилось… – едва слышно ответил Циклоп.

– И что вы можете сказать по поводу увиденного?