Крест

…Давным-давно миновали те времена, когда Кристин в ясные долгие летние дни отправлялась на лежащий повыше Хюсабю луг в сопровождении кормилиц и всех своих маленьких сыновей. Она и Фрида не успевали плести венки для целой оравы нетерпеливых малышей. Кристин вспоминает, что в ту пору она еще кормила Лавранса грудью, но Ивар и Скюле считали, что сосунку тоже надобен венок… «Только цветочки должны быть совсем малюсенькие», – говорили четырехлетние близнецы…

Теперь у нее были только взрослые дети.

Лаврансу-младшему минуло пятнадцать зим; все же его нельзя было считать вполне взрослым. Однако мало-помалу Кристин стала замечать, что этот сын более далек от нее, чем все остальные дети. Не то чтобы он намеренно избегал ее, как Бьёргюльф, или был бы таким замкнутым и несловоохотливым, как тот… Вообще-то, он был, пожалуй, гораздо молчаливее, да только никто этого не замечал, пока все сыновья жили дома: Лавранс казался здоровым и жизнерадостным подростком, был всегда весел и приветлив, и все любили этого милого мальчугана, не задумываясь над тем, что Лавранс почти всегда бывает один и мало с кем разговаривает.

Он считался красивейшим среди всех красавцев сыновей Кристин из Йорюндгорда. И хотя матери самым красивым всегда казался тот сын, о котором она думала в эту минуту, но и она ощущала сияние, исходившее от Лавранса, сына Эрленда. Его темно-русые волосы и свежие, как яблоки, щеки были словно пропитаны золотистым солнечным светом, а большие темно-серые глаза казались усеянными золотыми искорками. Лавранс очень походил на мать, какою та была в молодости, но только ее светлые краски у сына были словно чуть тронуты загаром. Мальчик был рослым и сильным для своих лет, ловко и умело выполнял работу, которую ему поручали, охотно повиновался матери и старшим братьям. Он неизменно бывал весел, ласков и обходителен. Но все-таки чувствовалась в нем какая-то странная отчужденность.

Зимними вечерами, когда домочадцы собирались в ткацкой и, занимаясь каждый своим делом, коротали время за веселыми разговорами и шутками, Лавранс сидел одиноко и словно о чем-то грезил. Часто летними вечерами, когда дневные труды в усадьбе заканчивались, Кристин подсаживалась к мальчику, который лежал в траве, задумчиво жуя смолку или вертя губами листик щавеля. Она заговаривала с ним, наблюдала за его взглядом. Ей казалось, что мысли мальчика где-то блуждают и с трудом возвращаются к действительности. Однако потом он приветливо улыбался матери, толково и с готовностью отвечал ей. Целыми часами могли они сидеть вот так на пригорке и вести дружескую беседу. Но едва только мать поднималась, чтобы идти домой, как мысли мальчика снова уносились куда-то далеко-далеко.

И никак она не могла понять, о чем это мальчик так глубоко задумывается. Лавранс был довольно искусен в разных состязаниях, отлично владел оружием, но относился ко всему этому не с таким рвением, как остальные братья. Сам он никогда не отправлялся один на охоту, но бывал доволен, когда Гэуте брал его с собою. И похоже, что этот красивый подросток пока еще не замечает, какие нежные взгляды бросают на него женщины. У него не было никакой охоты до книжной премудрости, и он, казалось, не обращал ни малейшего внимания на разговоры о том, что братья намереваются уйти в монастырь. Кристин видела, что он предполагает все свои дни провести здесь, в усадьбе, помогая Гэуте по хозяйству, – об ином будущем он, верно, и не помышляет…

Временами Кристин казалось, что этой своей удивительной отрешенности от всего окружающего Лавранс несколько напоминает отца. Но у Эрленда тихая мечтательность сменялась веселым озорством, а Лавранс не унаследовал ничего от порывистого и горячего нрава отца. Нет, Эрленд никогда не был так далек от всего, что творилось вокруг…

Лавранс был теперь самым младшим. Мюнан уже давно покоился на кладбищенском пригорке, рядом со своим отцом и маленьким братом. Он умер ранней весной, спустя год после убийства Эрленда.

После смерти мужа вдова ходила по усадьбе, словно ничего не видя и не слыша. Нечто большее, нежели горечь и боль, ощущала она в душе и во всем теле: какой-то леденящий холод и вялое бессилие, как будто сама она медленно истекала кровью от смертельной раны, полученной Эрлендом.

Вся ее жизнь покоилась в его объятиях с того самого грозового дня на сеновале в Скуге, когда она впервые отдалась Эрленду, сыну Никулауса. В ту пору она была такой юной и неопытной; она даже не сознавала, что делает, и только старалась скрыть, что больше всего ей хотелось плакать, потому что Эрленд причинил ей боль; но она улыбалась, так как думала, что принесла своему любимому драгоценнейший дар. Худым ли, хорошим ли был этот дар, но она отдала Эрленду всю себя, целиком и навсегда. Беззаботное девичество, которое господь в милосердии своем украсил красотою и здоровьем, судив ей родиться в почете и достатке у заботливых родителей, воспитавших ее в любви и строгости, – все это обеими руками отдала она Эрленду и с тех пор жила в его объятиях.