Крест

Однако к ночи, когда взошла луна и путники поднялись высоко в горы к северу от озера, Симон почувствовал сам, что с рукой что-то неладно. Она болела до самой подмышки; каждый толчок в седле причинял ему невыносимые мучения; кровь непрерывно стучала в больной руке. В висках тоже стучало, голова нестерпимо болела от затылка и выше, и Симона попеременно бросало то в жар, то в холод.

На этом отрезке пути зимняя дорога пролегала высоко в горах и шла то лесом, то белыми полянами. Симон отчетливо видел все: по бледно-синему небу плыл сияющий полный месяц; луна прогнала с небосклона все звезды, и только самые крупные из них отваживались мерцать где-то далеко от нее; белоснежная земля искрилась и сверкала; на снег ложились короткие резкие тени; в чащу леса свет робко просачивался пятнами и полосами сквозь заснеженные ели. Симон видел все это.

…И в то же время он явственно видел кочковатый луг, поросший пепельно-бурой травой и залитый первыми весенними лучами. Вдоль закраины его разбросаны молоденькие елочки, зеленеющие, точно бархат, на солнце. Симон сразу узнает окрестности – это луг вблизи их дома в Дюфрине. Позади него тянется ольшаник со стволами, по-весеннему серебристыми, и ветвями в буроватых сережках, а еще дальше виднеются длинные, низкие, лесистые Рэумарикские горы, ослепительно синие, с пятнами еще не растаявшего снега. Симон, сын Гейдара, и он сам вдвоем спускаются к зарослям ольхи с удочками и острогами; они направляются к озеру, в темно-серой воде которого плавают хрупкие весенние льдины, ловить рыбу. Покойный брат Симона идет рядом с ним; Симон видит выбившиеся из-под шапочки кудрявые, огненно-рыжие на весеннем солнце волосы брата, видит каждую веснушку на его лице. Тот Симон слегка выпячивает нижнюю губу и насмешливо посвистывает: «фью!», когда находит, что его тезка городит вздор. Мальчики перепрыгивают с кочки на кочку через лужицы и ручейки, образовавшиеся от талого снега; дно их поросло мхом, и его сочная зелень трепещет и колышется под водой.

И хотя Симон все время сознавал, где он находится, и видел, как дорога то поднимается вверх, то спускается по лесу вниз, видел кучки спящих домов под заснеженными крышами, отбрасывающие тени на поля, видел полоску тумана над рекой в лощине и знал, что это Йон следует за ним, нагоняя его, когда они выезжают на прогалины, – все-таки он не раз, обращаясь к слуге, называл его Симоном. Он знал, что говорит не то, что следует, но ничего не мог с собой поделать, хотя видел, что слуги очень этим напуганы.

– Попытаемся добраться за ночь до монастыря в Руалстаде, ребята, – сказал им Симон, когда сознание его на минуту прояснилось.

Слуги стали его отговаривать: лучше поскорей добраться до какого-нибудь жилья; они предложили остановиться в ближайшей усадьбе священника. Но хозяин стоял на своем.

– Мы загоним лошадей, Симон! – Слуги украдкой переглянулись.

Но Симон только усмехнулся в ответ. «Ничего, на этот раз вынесут». Он подумал о долгих милях предстоящего пути. При каждом толчке мучительная боль пронзала все его тело, но он рвался домой: теперь он знал, что его смертный час близок…

И хотя он то горел как в огне, то лязгал зубами от стужи зимней ночи, он чувствовал при этом, как пригревает весеннее солнце на лугу родной усадьбы, видел умершего мальчика и все шел и шел вместе с ним к зарослям ольхи.

На короткие мгновения бред уходил, и голова Симона становилась ясной, хотя и раскалывалась от боли. Он попросил одного из слуг разрезать рукав на больной руке. Симон побелел как снег, и пот заструился по его лицу, когда Йонн Долк бережно распорол рукав его куртки и рубахи от запястья до плеча; сам он поддерживал раздувшуюся руку левой рукой. После этого ему на короткое время стало легче.

Слуги снова подступили с уговорами: из Руалстада надо послать гонца с известием в Дюфрин. Но Симон воспротивился. Он не хочет без толку волновать жену – нехорошо ехать на санях в такой мороз.

– Вот доберемся до Формо тогда поглядим. – Он попытался улыбнуться Сигюрду, чтобы немного ободрить юношу: у того был насмерть перепуганный и несчастный вид.

– Как только мы приедем домой, пошлите лучше за Кристин из Йорюндгорда: она искусно врачует раны. – Его распухший и одеревеневший язык с трудом ворочался во рту.

«Поцелуй меня, Кристин, невеста моя». Она подумает, что он бредит в горячке. «Нет, Кристин, это не бред». Тогда она удивится.

Эрленд это понял. Рамборг это поняла. А Кристин… Вот теперь она сидит в своей усадьбе и горюет и гневается… Но как бы она ни гневалась, какие бы обиды ни таила на этого человека – на Эрленда, – все ее помыслы и теперь полны им одним. «Ты так мало дорожила мной, Кристин, любимая моя, что ни разу не подумала, каково приходилось мне, когда я должен был заменять брата той, которая когда-то обещана мне в супруги…»