Крестьянин и тинейджер

Она глядела на него пустыми, словно бы вылущенными ненавистью глазами.

...Приехав другой раз в Селихново, он снова видел Саню, но не сумел к ней подойти, не смог поговорить с ней. Она, как встретила его, только головой мотнула, будто боднула, и прошла мимо, не сказав ему ни слова, даже и не поздоровалась.

Вскоре ветеринар объявился в Сагачах – забрать свой чемоданчик, забытый им в хлеву. Забрал, спросил у Панюкова: «Ну что, плеть, плохо тебе?».

«Да, плохо пока», – ответил Панюков.

«Ну, значит, так тебе и надо», – сказал ветеринар и, чемоданчиком помахивая, бодро зашагал к шоссе.

С той поры и повелось: ради какой-нибудь насущной надобности Панюков спешит в Селихново, как будто и не думая о Санюшке, лишь о насущной надобности заставляя себя думать, но ноги всякий раз влекут его к избе, окрашенной в цыплячий цвет, или затевают кружение по всему Селихнову. Он не всегда находит Санюшку, когда же удается ее встретить, она проходит мимо, избегая его взгляда, если ж нечаянно и глянет на него – то мельком и со скукой.

Потом настанет день, когда при встрече взгляд ее будет нов, долог и радостен, даже игрив. Панюков шагнет к ней – но она опять ему слова не скажет, кисло дохнет на него водкой, да и пойдет своей дорогой.

И скоро он привыкнет видеть Саню пьяной. И даже будет рад видеть ее такой, внушив себе: раз Саня пьет, значит, она переживает, а раз она переживает, то, значит, ей не все равно, а если ей не все равно, то, может быть, она к нему еще вернется.

Корова понесла, как и было обещано. На сто десятый день ее беременности явился, как снег на голову, Вова – с чужими долларами, с какими-то своими страхами. Недолго побыл и уехал, оставив по себе четвертый телевизор. У коровы родилась телка – теперь единственная корова Панюкова. Ей уже девять лет. Она до того похожа на свою мать, что Панюков с ней так и разговаривает: будто она – это и есть она, все та же безымянная корова, когда-то сдуру повалившая штакетник.

После того как он не сдал два первых зачета, отец спросил его: «Все дело в этой девушке?»

«Нет, нет, – испуганно ответил Гера, – просто я думал не о том; я, понимаешь, не на том сосредоточился; ты знаешь, так бывает». – Он был доволен, что, и соврав отцу, он не совсем ему соврал.

«Нам с матерью хотелось бы поговорить с твоей подругой. – Отец застал его врасплох. – Ты ведь не будешь против?»

Гера был против, но он не мог быть против. Он передал Татьяне от родителей приглашение на ужин, и, к удивлению его, Татьяна согласилась без заминки, при том не выказав ни радости, ни беспокойства.

Тот ужин выдался почти без слов. Отец ел и разглядывал Татьяну, мать почти не ела и глядела в свою тарелку, Гера не ел, переводя глаза с отца на мать и с матери на Татьяну; Татьяна аккуратно, ровно ела и улыбалась всем...

«Вы, Танечка, студентка?» – спросила, наконец, мать.

«Нет, уже нет, – ответила Татьяна. – Была когда-то, но не получилось».

«Вот и у Геры, – встрял отец, – что-то в последнее время не очень получается».

«Я знаю», – со спокойным сожалением ответила Татьяна.

Отец спросил ее: «А чем вы заняты?»

Она ответила: «Прямые продажи».

«Да, да, – ободрительно сказал отец, – это требует ума и опыта; я начинал с прямых продаж: поставлял «Орбит» в универсамы и кафе».

Татьяна сочла нужным уточнить: «Нет, я – не в магазины и не «Орбит». Я – из рук в руки и – глаза в глаза».

«Посуда?» – с пониманием спросил отец.

«Была посуда, но мне надоело: и тяжело таскать, и фирма нас не уважает. Теперь все больше разные диковинные мелочи, но удивительно полезные... Вас, кстати, не интересуют тайские леденцы из сои, от лишнего веса?»

«Будет вес, будет и интерес, – горделиво усмехнулся отец, щелкнув себя по животу, и в самом деле никуда не выдающемуся. Отодвинул от себя тарелку и приступил к главному: – Пока нас вот что интересует. Что так довлеет над нашим сыном, что он завалил два зачета подряд?»

«Я думаю, неправильные мысли», – ответила Татьяна.

Отец сказал нетерпеливо: «Какие мысли там неправильные, а какие правильные, это никто и никогда не разберет, и сейчас это дело десятое. Первое дело для нас сейчас – это понять, что так над ним довлеет».

«Я и сама не слишком понимаю». – Поглядывая искоса на Геру, Татьяна попыталась прекратить неприятный ему разговор.

Отец настаивал: «Ну так давайте думать вместе, что над ним довлеет».

«Давайте, – вроде бы сдалась Татьяна – и сухо атаковала: – Я думаю, что правильно по-русски говорить «довлеть чему», а не «довлеть над». «Довлеть» – значит, удовлетворять чему-то там и быть достаточным, а вовсе не «давить», как это, может быть, вам слышится... Я думаю, что Гера, такой, какой он есть, вполне себе довлеет и я ему вполне довлею. Я думаю, что он вполне себе достаточен и удовлетворен нашими отношениями. А вот зачеты – тут вы правы: зачеты нужно пересдать».

Гера весь вечер промолчал.

Как только Татьяна ушла, настояв на том, чтобы никто ее не провожал, отец у него спросил: «Эта твоя дистрибьюторша, она у тебя – что?»

«Не дистрибьюторша, а коробейница», – поправил Гера отца.

«Пусть коробейница, – не стал тот спорить. – Она у тебя что, еврейка?»