Крестьянские восстания в Советской России (1918—1922 гг.) в 2 томах. Том первый

Автор книги осветил отдельные проявления «движения мелкобуржуазной стихии» на Тамбовщине, в Сибири, на Украине и др. Махновщина рассматривалась как «антисоветское движение», как «опасное посягательство мелкобуржуазных элементов на важнейшие принципы диктатуры пролетариата». При этом в ее социальную основу зачислялись «кулацкие и деклассированные элементы»[58]. «Кулацко-эсеровский характер антоновского движения» с самого начала, по мнению автора, вылился в «политический бандитизм антоновщины»[59]. Восстание 1921 г. в Сибири, по Голинкову, носило кулацкий характер: кулачеству удалось привлечь значительные массы среднего крестьянства, недовольного политикой военного коммунизма. К тому же автор утверждал, что подготовка восстаний осуществлялась офицерами-белогвардейцами. Белогвардейцы же и руководили «антисоветским движением мелкобуржуазной крестьянской стихии в Западной Сибири, подготовленным и поднятым эсеровскими мятежниками через Союзы трудового крестьянства»[60]. С введением нэпа, как считал автор книги, «мелкобуржуазные массы отошли от антисоветского лагеря», однако сам себе противоречил, утверждая, что «в первые годы нэпа кулацкие выступления в деревне не прекращались» (правда, «не находили уже поддержки в широких слоях крестьянства»[61]. Разночтение обнаружилось также в сроке подавления крестьянского движения: в одном месте Голинков утверждал, что «политический бандитизм в России был ликвидирован в конце 1921 г.», в другом месте оказалось раньше: «к осени 1921 г. Красная армия и ВЧК в основном закончили ликвидацию политического бандитизма в стране»[62].

К началу 1980-х гг. в советской историографии сложилась стандартная схема, в которой с классовых позиций объяснялись происхождение, природа и итоги крестьянских восстаний, именовавшихся, как правило, мятежами. Она базировалась на ограниченном количестве источников (а большего для ее объяснения и не требовалось!), отражавших события с точки зрения коммунистической власти. Данная схема хорошо вписывалась в контекст советской историографии Гражданской войны в России. Крестьянские восстания трактовались в качестве попыток осуществления новой тактики со стороны «классовых врагов диктатуры пролетариата» методом «взрыва изнутри». В советской историографии утвердилась точка зрения о связи крестьянских союзов 1918—1922 гг. с деятельностью партии эсеров.

В сжатом виде официальная схема предстала в советской энциклопедии «Гражданская война и интервенция в СССР», изданной в 1983 г. Антоновщина, махновщина, кронштадтский мятеж определялись в качестве «наглядных проявлений колебаний мелкой буржуазии»[63]. Однако советская историческая схема была далека от действительной исторической реальности, происходившей в период Гражданской войны. В статье «Антоновщина» данное явление определялось как «антисоветский кулацко-эсеровский мятеж», названный по имени «главаря А. С. Антонова». Антоновский мятеж трактовался в качестве «политического бандитизма. Объявлялось, что мятеж готовился партией эсеров заранее, начиная с 1918 г., причем «с помощью демагогии, обмана, провокаций и принуждения эсерам удалось втянуть в банды часть трудящегося крестьянства»[64]. Западно-Сибирское восстание, именовавшееся как «Западносибирский мятеж 1921 (или Ишимо-Петропавловский мятеж 1921), в соответствии с принятой стандартной схемой советской историографии также трактовалось в качестве «антисоветского выступления, подготовленного эсеровским Сибирским крестьянским союзом». Движущимися силами объявлялось кулачество и остатки белого офицерства[65].