Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа

Где-то в бумагах аграрной секции съезда затерялась переданная туда резолюция так называемого Рабочего комитета профессиональных союзов по содействию организации сельского хозяйства, принятая на заседании 16 марта при участии представителей ВЦСПС, всероссийских профсоюзов металлистов, железнодорожников, пищевиков, химиков, Военно-продовольственного бюро и других, в которой единогласно было решено, что, так как «реквизиция дает вообще незначительные результаты сравнительно с нормальной ссыпкой, а при нынешних условиях сохранение ее, являясь уже совершенно излишним и бесцельным, лишь напрасно раздражало бы крестьянское население и понижало бы охоту его к широкой организации посевов, просить СНК немедленно особым актом воспретить впредь реквизицию у крестьян хлеба и совершенно прекратить деятельность реквизиционных отрядов управления продармии Наркомпрода и упразднить их, оставив только рабочие отряды Военпродбюро, основной задачей которых является организация деревни»[192]. Предлагались различные мероприятия по укреплению экономических и политических отношений с крестьянством, в том числе и немедленное материальное стимулирование крестьян к расширению посевов в наступающих весенних работах путем гарантий возмещения его трудовых затрат и пр. Это постановление было передано Бухарину и Ларину для сообщения в ЦК партии и на аграрной секции VIII съезда, но ЦК не счел нужным будировать на съезде этот раз и навсегда решенный вопрос, а председатель аграрной секции А. В. Луначарский самостоятельно не рискнул выступить по этому поводу, несмотря на свои крайне напряженные отношения с Наркомпродом, сложившиеся в бытность наркома просвещения уполномоченным ВЦИК по продовольствию в Костроме.

В марте были вновь повышены твердые цены на хлеб, но политика продовольственной диктатуры с ее отрядами и реквизициями суровым кулаком разбивала в беспорядочную мозаику мероприятия «нового периода экономической политики». Как тогда говорили по поводу крестьянской политики большевиков, правая рука не ведает, что творит левая.

Однако усиление репрессивного аппарата не являлось единственным критерием в оценке политики Наркомпрода. Для понимания причин, определявших развитие политической и экономической ситуации в 1919 году, следует внимательнее отнестись к вводимой Комиссариатом продовольственной разверстке. Вопреки распространенному мнению продразверстка явилась не ужесточением продовольственной диктатуры, а ее смягчением.

Продовольственная политика, точнее сказать продовольственная практика, эпохи военного коммунизма представляет собой весьма многообразное и противоречивое явление. За свою короткую историю она испытала несколько трансформаций в целом, кроме того, приобретая многоликое своеобразие в зависимости от конкретных условий регионов, губерний и даже уездов. Но со временем продовольственная политика принимала все более унифицированный характер, постепенно вливаясь в русло продовольственной диктатуры.

В ее становлении выделяются два основных периода, точнее две формы, в которых находило свое воплощение стремление государства к собственности на продукты крестьянского труда. Под первой формой продовольственной диктатуры мы подразумеваем принципы, установленные декретом ВЦИК от 13 мая 1918 года и сопровождавшими его постановлениями. Декрет объявлял государство полным собственником хлеба в стране, оставляя на руках его производителей только то количество, каковое, по мнению правительства, было достаточно для ведения хозяйства и личного потребления крестьян. Инструментами для осуществления столь всеобъемлющей претензии были избраны нормирование потребления, подворный учет и реквизиции.

Наряду с исключительно негативными политическими результатами, нормирование потребления и подворный учет быстро доказали свою техническую непригодность в условиях борьбы с деревней за хлеб. Это стало одной из причин перехода продовольственной диктатуры в ее вторую, более мягкую форму, известную под названием продовольственной разверстки. Если в первом варианте пытались исходить из установления норм крестьянского потребления, то декрет Совнаркома от 11 января 1919 года о разверстке зерновых хлебов и фуража отталкивался от противоположного.

Поскольку государство расписалось в своем бессилии установить достоверное количество хлебных запасов, то единственное, что ему оставалось сделать, это назвать точную цифру своих потребностей в хлебе, которая потом соответственно «развёрстывалась» по губерниям и уездам на основании статистических выкладок 1900–1917 годов, контрольных обмолотов, сведений тайных информаторов и т. п. полувоенных приемов.