Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа

Как первая, так и вторая формы продовольственной диктатуры заключали в себе противоречие. Первая форма, несмотря на четко выраженное стремление завладеть всеми «излишками» хлеба, все же в какой-то степени учитывала и исходила от потребностей и интересов крестьянского хозяйства, устанавливая потребительскую норму. Правда, рациональность компродовских норм можно было оспорить, и она оспаривалась, и не только крестьянами. Вот что о них писал А. П. Спундэ, занимавший в 1918 году пост пермского комиссара земледелия:

«По получении норм Наркомпрода мною были введены в действие последние, невзирая на то, что если не целиком, то во всяком случае в значительной части они безусловно грабительны для сельского хозяйства, особенно животноводства… так, например, двухфунтовая норма (дневная) для лошади вряд ли вообще кем-нибудь серьезно будет защищаться. Особенно же невыносима она для Урала, где зимой (при отсутствии подножного корма) идет гужевая доставка угля, дров, сырья, фуража и пр. на многие и многие заводы. Приблизительно такое же положение с остальными нормами… [которые! уничтожают почву для нормального животноводства»[193].

Но, повторяем, несмотря на всю спорность компродовских норм, они все же, хотя бы своим существованием, учитывали интересы сельского хозяйства. Вторая форма проддиктатуры — разверстка, формально их вообще не подразумевала, но она содержала очень принципиально важный элемент, которого не было в первом варианте. А именно: изначальную заданность, определенность государственных требований, что при всем остальном ее несовершенстве было очень важным в отношениях с крестьянством. В этом смысле разверстка 1919 года явилась непосредственной переходной ступенью к процентному натуральному налогу 1921 го да. И надо сказать, в некоторых случаях разверстка достигала налогового совершенства еще до X съезда РКП (б). Вопреки стонам, несущимся из-под продовольственного пресса с юга России, северные крестьяне нередко высказывали свое одобрение системе разверстки. В конце 1920 года, на VIII Всероссийском съезде Советов, делегат из Череповецкой губернии, крестьянин, говорил, что разверстка на волость, вместо подворного учета и обложения, поощряет крестьян и понуждает к лучшей обработке земли[194].

Главное в разверстке для земледельцев заключалось в ее размерах, т. е. насколько тяжесть обложения соответствовала реальным возможностям хозяйств. Потребляющие северные губернии Наркомпрод не очень опекал, рассчитывая в лучшем случае на их самоснабжение. Губернии же, отнесенные к разряду производящих, испытали на себе, особенно в 1920 году, всю мощь продовольственного гнета.

Противоречивость разверстки порождала возможность и ее неоднозначных толкований. Например, замнаркомпрод Брюханов на I Продсовещании предупреждал, что она полностью находится в русле прежней продовольственной политики[195]. Однако это утверждение лучше отнести к разряду хороших мин при определенных обстоятельствах. Уже первые летописцы Наркомпрода признавали, что с «половины 1919 г. стало очевидно, что достигнуть полного проведения монополии невозможно. Слово „монополия“ вытесняется словом „разверстка“ с отказом от изъятия у населения всех излишков. Отчуждение у населения продуктов в пользу государства фактически принимает форму налога с осложненной коллективной ответственностью населения»[196].

Но тогда это не любили подчеркивать. Хотя, когда один раз в сложной ситуации в феврале 1920 года Цюрупа разоткровенничался на сессии ВЦИК, он прямо заявил, что «мы идем через разверстку, как бы временно отступая от монополии, и ставим ее второй целью для успешной работы, а главное для того, чтобы крестьянское население поняло, что мы не собираемся торговать хлебом (с заграницей. — С/7.), а желаем получить только необходимый минимум для того, чтобы поддержать существование голодающего центра и голодающего пролетариата… В этих целях мы ставим себе некоторое обуживание против монополии с тем, чтобы потом перейти к осуществлению монополии в полном смысле этого слова»[197].