Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления

Крестьянская культура сопротивления существовала и развивалась отнюдь не в вакууме. Ее развитие можно рассматривать как форму ответного протеста против строительства государства и доминирующей культуры эпохи коллективизации, а также во многом, хотя и не во всем, как попытку сохранения статус-кво^{24}. Однако крестьянская «политика» сводилась к простому реагированию. Крестьянское сопротивление было тесно связано с событиями в стране и политикой центра. Крестьянство идентифицировало себя как особую культуру или класс в оппозиции и конфликте с другими классами и (в данном случае) с государством. Его сопротивление «согласовалось» с репрессиями со стороны властей. Таким образом, изучение крестьянского сопротивления — в равной мере исследование и крестьянства, и государства, взаимодействующего с ним. Крестьянское сопротивление в эпоху коллективизации поочередно становилось причиной то радикализации, то модификации государственной политики. Разбазаривание и самораскулачивание, например, сыграли важную роль в эскалации темпов коллективизации и раскулачивания: местные власти старались воспрепятствовать массовому забою скота и бегству крестьян путем увеличения масштабов репрессий и их ужесточения. Тем не менее в начале марта 1930 г., когда насилие в деревне начало угрожать и стабильности в государстве, и весеннему севу, Сталин объявил о временном приостановлении кампании по коллективизации. Пассивное сопротивление, без сомнения, оказывало наиболее значимое и устойчивое влияние на государственную политику, снова и снова вынуждая государство вносить поправки в некоторые из наиболее радикальных планов преобразований, особенно после голода 1932–1933 гг. На протяжении рассматриваемого в нашем исследовании периода крестьянство действовало отнюдь не само по себе, а в соответствии с политикой государства и не только реагировало, но и оказывало влияние на эту политику^{25}. Более того, крестьянское сопротивление было в высшей степени созидательной силой, его основные формы эволюционировали и трансформировались в ритуализованные сценарии и тактические приемы в повседневных отношениях с властью.

Постоянное внимание в данной работе уделяется государству. Его доминирующее положение в социально-политической структуре сталинизма и сама природа используемых источников, в основном официального происхождения, заставляют историка рассматривать крестьянскую политику сквозь призму государства. Впрочем, как отмечал Дэвид Уоррен Сабиан в другом контексте, «то, что касается источников, — не обязательно слабость. Документы, показывающие крестьян с точки зрения правителей или их представителей, начинают с отношений доминирования… Цель заключается в том, чтобы изучить структуру крестьянских представлений в рамках динамики власти и иерархических отношений»^{26}. Поэтому исследование крестьянского сопротивления тесно связано с государственным дискурсом, языком и ментальностью сталинизма, превратившими крестьян во врагов и искажавшими подлинную сущность их «политики». Такие слова и выражения, как «кулак», «контрреволюция», «саботаж», «измена», «разбазаривание», «самораскулачивание», «перегибы», «массовые беспорядки», «бабьи бунты» и сотни других (обо всех мы в свое время поговорим) затрудняют нашу работу, отчасти заглушая голоса крестьян. Порой нам ничего не остается, как брать их на вооружение, наделяя тем самым весом и актуальностью, которых они, скорее всего, не имеют, по крайней мере в буквальном смысле. Однако семиотический подход к использованию этой терминологии может оказать ценную помощь для понимания доминантных голосов и государства. Если государство и накрывает в этом исследовании крестьянство своей тенью, то это связано с тем, что крестьянская культура сопротивления зависела от государства, развиваясь как часть сталинизма и вопреки ему, получая свою динамику от гражданской войны, развязанной государством против крестьянства.