Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления

Персонификация власти была эффективным орудием сталинского порядка на всех уровнях. Однако она была не единственным способом заставить крестьян голосовать за нужные решения. Некоторые организаторы собраний запрещали обсуждать повестку дня и вносить в нее поправки и независимо от ее сути ставили вопрос ребром: «Кто за?», «Кто против?»^{676}. У других был свой, более оригинальный подход к крестьянам. В изощренной наставнической манере один уполномоченный из Центрально-Черноземной области на любое возражение в ходе собрания кричал: «Кто это? Фамилия!», а затем нарочито записывал что-то в своем блокноте^{677}. На хуторе в Урюпинском районе Нижней Волги уполномоченный РИК (районного исполкома) при голосовании по вопросу о закрытии церкви провел его в два этапа: за временное закрытие и за постоянное. В обоих случаях 26 чел. проголосовали «за» и 48 — «против». Путем хитрых математических вычислений он сложил все «за», получив в результате 52 против 48, и закрыл церковь в соответствии со своими представлениями о революционной законности^{678}. Кроме того, должностные лица повсеместно прибегали к грубой силе, запугивая крестьян или демонстрируя личное оружие.

В действительности же, несмотря на обладание значительными силовыми ресурсами, власти боялись идти на открытую конфронтацию с населением. Это было обусловлено, в первую очередь, постоянной угрозой насилия или, по меньшей мере, подрыва существующего строя недовольными, поскольку чаще всего сравнительно малому числу коммунистов и местных ответственных работников, на которых далеко не всегда можно было полностью положиться, противостояли целые деревни. К такому выводу пришел уполномоченный Наркомата земледелия после посещения деревни Стежка в нестабильном Козловском округе Центрально-Черноземной области, где уже были зафиксированы два случая массовых выступлений и ситуация оставалась весьма напряженной. Сразу по прибытии он созвал собрание, длившееся около 8 часов (обычное явление в тот период), на котором присутствовали 2 000 чел. Крестьяне потребовали возвращения кулаков и раздела земель без учета классовой принадлежности. По словам самого чиновника, «нам пришлось терпеливо выслушивать их крики и недовольства», а также признать, что были допущены определенные промахи. Он сделал вывод, что местные власти «боятся массы». Они даже пытались отговорить его от идеи проведения общего собрания с крестьянами. Уполномоченный, однако, посчитал, что в той ситуации необходим лишь справедливый и трезвый подход: «Когда я перед крестьянами просил извинения за ошибки и извращения нашей партийной линии местными работниками… крестьяне в свою очередь также признавали свои ошибки»^{679}. Данный пример, с одной стороны, подтверждает, что чиновники испытывали страх перед народными массами. Но с другой стороны, он свидетельствует о том, что если отношение к словам крестьян было достаточно справедливым, то они, в свою очередь, тоже вели себя разумно. Однако в то время такое отношение было слишком большой редкостью: большинство партработников, движимые страхом или презрением к «мужику», предпочитали грубость или неограниченное применение силы.