Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления

Государство, обрекшее крестьян на голодную смерть, именовало их попытки выжить в условиях дефицитной экономики «своекорыстными тенденциями», тем самым искажая принципы моральной экономики деревни и превращая ее жителей в «воров» и «саботажников». Вот как вспоминает это время одна из крестьянок, входивших в общину толстовцев, которая была разрушена и насильно включена в колхоз: «Мы, женщины, стали воровками; наше существование стало зависеть от воровства. Мужчин не осталось, а нам нужно было растить детей и кормить их. У нас больше не было общей столовой, как раньше, при общине, а за каждый трудодень нам давали лишь 200 г. плохого зерна — попробуйте-ка прожить на это! Поэтому и тащишь с собой все что можешь. Возвращаясь с работы, уносишь картошку, свеклу, капусту. А ночью крадешься к кучам, сваленным на огородах. Кроме того, нужно кормить корову — она главная кормилица в семье. С рассвета до захода солнца трудишься в колхозе, а в “свободное” время нужно готовить, стирать и искать корм для коровы. Ночью будишь своего сына и идешь с ним, взяв его санки, на гумно, при этом оглядываешься, как воровка, пытаясь найти способ унести немного соломы. Вот как мы жили»^{1075}.

Большинство крестьян, особенно женщины, дети и старики, которые украдкой пробирались на поле по ночам, чтобы срезать колоски пшеницы (советская пресса называла их «парикмахерами»), не отнесли бы свою деятельность к сопротивлению. Они боролись за выживание, но в извращенном морально-политическом сталинском дискурсе это представлялось актом сопротивления во всех смыслах, предательством по отношению к новому порядку

Мелкая кража, с точки зрения властей — однозначное преступление, была широко распространенным явлением в колхозах с самого момента их создания^{1076}. В начале 1930-х гг. жизнь целых семей часто зависела от остатков овощей и зерновых, которые удавалось унести с поля и спрятать дома. Власти рассматривали мелкое воровство как часть тайной деятельности кулака, который якобы продолжал распространять свое влияние на женщин и другие отсталые элементы в целях нанесения ущерба колхозам. Как пишет журнал «Советская юстиция», в начале 1930-х гг. возросло число случаев хищения социалистической собственности. В период с августа по декабрь, по сравнению с аналогичным периодом 1931 г., произошел пятикратный рост числа таких краж в Западной Сибири, в 4 раза увеличилось их количество на Урале и в полтора раза — в Московской области^{1077}. Больше всего хищений совершалось в колхозах^{1078}. Уже в конце 1931 — начале 1932 г., по словам председателя одного из сибирских колхозов, ситуацию можно было описать привычным и патологическим термином «эпидемия»: «Эта эпидемия, по-моему, вышла за пределы, когда с ней можно бороться только обычными путями в порядке текущей работы. Буквально нет такого дня, чтобы не случалось 2–3 случаев поимки окрестных крестьян с ворованным хлебом. Под предлогом якобы сбора колосьев выезжают к скирдам, набирают из необмолоченного хлеба и тут же в ближайшем лесу молотят»^{1079}.

«Обычные пути» довольно скоро сменились чрезвычайными мерами, когда 7 августа 1932 г. правительство опубликовало страшный указ о защите социалистической собственности, по которому виновного в краже ждали не менее 10 лет тюремного заключения или расстрел^{1080}. Согласно недавнему (и, несомненно, еще не завершенному) исследованию, только в первые 5 месяцев после выхода этого закона были осуждены около 55 000 крестьян. Больше 2 000 из них были приговорены к смертной казни, впоследствии примерно половина приговоров была приведена в исполнение^{1081}. Судебные власти заявляли, что изначально (в период с августа по ноябрь 1932 г.) этот закон применялся «либерально» и «умеренно», приводя в качестве доказательства данные о том, что подтверждение высших судебных инстанций получили лишь немногим более 50% уголовных дел, возбужденных по пунктам этого указа. Намного суровее применение закона стало в 1933 г., когда обвинение было вынесено в 103 400 случаях; в последующие годы их число сократилось^{1082}. Деятельность судебных органов разворачивалась на фоне массового голода и стала вторым наступлением на крестьян, осуществляясь с той же жестокостью и наказанием всех без разбора, как в свое время раскулачивание. Проблема в применении закона (как и практики раскулачивания) заключалась в том, что под его действие мог попасть любой. Как заявил некий Карпенко, житель сибирской деревни, который ранее обвинялся в краже зерна, «если судить меня, так и всех надо судить, потому что все крали хлеб»^{1083}. Такие «воры» в соответствии с законом именовались «врагами народа»^{1084}. В результате в условиях массового голода изменниками стало большинство жителей деревни.