Крестьянский сын Михайло Ломоносов

Шёл 1730 год. Уже почти все листы тяжёлого тома «Арифметики» были взяты упорным, прилежным трудом, пройдены были трудные, находившиеся в конце главы: «О извлечении радиксов», «О извлечении биквадратного радикса» и другие, и в «Грамматике» вся премудрость была преодолена.

Однажды отец, тихо открыв дверь, вошёл в комнату, где Михайло сидел за книгой. Почти громким голосом Михайло читал:

— «Проблема.[35] Дану синусу правому дуги меншия четверти колесе, синус дополнения или комплемент изобрести. Правило: квадрат синуса данного вычти из квадрата радиуса или семидиаметра, и оставшаго радикс будет синус комплемент».

Положив перед собой книгу, Михайло взял в руки грифельную доску и начал решать задачу.

— «Будет радиус AB 10 000 000, синус BD 5 000 000 тридесяти градусов, и квадрат радиуса…» — повторял он по книге, делая нужный чертеж.

Занятый задачей, Михайло не услышал шагов подходившего к нему отца. Отец взял в руки «Арифметику». Переложив листы назад, потом вперёд, он опять остановился на том месте, где находилась решаемая сыном задача. Взяв в правую руку оставшиеся до конца страницы, он сравнил эту тонкую пачку с целой грудой уже пройденных Михайлой страниц.

— К концу дело-то идёт. Синусы, радиксы, семидиаметры. И не выговоришь. Так. Учение. Давай-ка, Михайло, завтра утром потолкуем. Утро вечера мудренее.

Глава девятая БЫТЬ ЛИ СОГЛАСИЮ В ХОЗЯЙСТВЕННОМ ЛОМОНОСОВСКОМ ДОМЕ?

Стоит большой ломоносовский дом над самой дорогой, что прошла через Мишанинскую и соседнюю Денисовку к сельской околице, над проезжей дорогой, которая, прорезав весь Куростров, идет к Ровдиной горе, где островной берег лежит уже по Большой Двине.

В зиму, когда до крыши, бывает, заносят снегом вьюжные ветры многие куростровские дома, высится дом Василия Ломоносова своей крышей над округой. А в двинский разлив, когда река покрывает Холмогоры и нагорье до самых Матигор, двинская большая вода не заливает поставленного на высокую подклеть[36] ломоносовского дома.

По всему окружью дома под крышей пущена узорная резьба, будто крупное деревянное кружево; на точеные столбы поставлена крыша большого крыльца; украшена узорными балясинами лестница, и на самую дорогу выпущен по князьку гордо вскинувший голову конёк.[37]

А внутри по полкам расставлена добротная медная, до блеска начищенная посуда: большие и малые братыни, в которых пенятся при гостях брага и пиво, медяники,[38] чужеземная утварь — узкие с длинным носиком кофейники. Старинные иконы в большом углу стоят обложенные серебром. В сундуках есть и бархат, и парча, и шелка.

По усадьбе, оброшенной не слегами,[39] а обведённой изгородью, прочным частоколом, толково расставлены клеть,[40] скотный сарай, хлебный амбар, баня, овин, гумно — крытое. Посредине усадьбы вырыт пруд — ломоносовское новшество, над прудом низко склонились ивы. В летний вечер чуть не целое стадо тучных коров подходит с выпасных лугов к скотному сараю.

Хорошо поставлено ломоносовское хозяйство, крепко срублен дом, весело смотрит он на дорогу. Все так и должно говорить людям о ломоносовском довольстве и веселье.

Веселье?

Вот этого-то и нет теперь в зажиточном доме Василия Дорофеевича. Всё сильнее хмурится отец, всё более молчаливым делается сын.

И что и как решится сегодня утром?

— Ну, Михайло, будто кончаются твои науки. К чему же они тебя привели? Какую правду открыли? — спросил Василий Дорофеевич, начиная хорошо обдуманный разговор. — Ты сядь, беседа не короткая.

— Какую правду? Такую, что человеку потребно всегда идти вперёд.

— Правда хорошая. Только новая ли? Ещё в запрошлом годе, как на Колу мы шли, про то же тебе я говорил. Однако почему ты с твоей книжной правдой от меня прячешься? Сумрачен стал, говоришь мало. Не пристало с правдой прятаться. Да ещё от кого — от отца родного. Я вон чую в своем истину — прямо и говорю. Ты-то почему молчишь?

— Не потому, что моя правда мала.

Отец крякнул.

— Так. Обиняками-то навык говорить. Вроде троп ты в жизни нехоженых ищешь. А мало ли уже по жизни троп прошло? Вот об одной для тебя и думаю. Слушай. Зверя я промышлял, рыбу ловил, по морю ходил, в «Кольском китоловстве» состоял. Делал всё, к чему помор приставлен. А того кроме, купишь на свои деньги соль, муку или иное что в другое место, к другим людям перевезёшь, там продашь, смотришь — прибыль сама идёт. Деньга деньгу делает, деньга к деньге катится. Дело-то вокруг деньги вертится.

— А не всякое, батюшка. И вот ещё что. Несытая алчба[41] имения и власти род людской к великой крайности приводила. Какие только страсти эта алчба не будила в сердцах! И многое зло она устремила на людей. С ней возросли и зависть и коварство. Дело, что вокруг деньги вертится, не всегда доброе.