Крестьянское восстание

– И это мне говорит Петар Эрдеди, – сказал старик, – I теперь, когда он в моих руках, когда мне стоит лишь заикнуться, чтоб мои взбешенные отряды разорвали его в клочья. Но нет. Я этого не сделаю. Рука моя не тронет безоружного, не тронет и хорватского бана. Я хотел только защитить своих родственников от неправды, и с меня этого довольно. Большего мне не надо. Иди, беги! Перед церковью стоит мой конь. Через это ущелье ты сможешь бежать к Загребу. Тут нет опасности.

Петар шагнул к двери.

– Бан Петар, – остановил его Амброз, – еще одно слово. Выслушай меня!

– Что вам угодно, господин Грегорианец? – спросил холодно бан.

– Мы здесь одни, двое взрослых мужчин, перед распятием. Не кажется ли тебе, что из ран Христа снова льется кровь? Ох, мне так очень кажется. Здесь, в этих горах, льется кровь нашего народа, драгоценная кровь, которую следовало бы беречь для нашей матери-родины, потому что на нее со всех сторон точат зубы дикие звери. Ах, брат восстал на брата! Бан! Разве бледные лица окровавленных трупов не говорят о том, что мы – каиново отродье, что мы не достойны жить в этих прекрасных местах? Разве не говорят они, что мы заслужили кнут, который готовит нам судьба? Мы пребываем в вечном рабстве, потому что мы рабы своих страстей, своей жадности. Я заглянул в древние книги, в летопись нашего народа: они писаны кровью, наполнены злобой; я знаю чаяния нашего народа, я прислушался к биению его сердца. Страсти и злоба! Была у нас корона, мы ее сами сорвали с головы, потому что не мог же каждый быть королем. Я плакал, у меня сердце разрывалось от этих воспоминаний; да оно и сейчас разрывается. Разве мы стали лучше, скажите мне? Разве мы заслуживаем, чтоб дерево мира и счастья охраняло нас своими ветвями? Я человек закона, и когда я вижу, что его бессовестно попирают, моя кровь вскипает, и я прихожу в ярость. Мечом, силой народы приобретают мощь и славу, но не становятся счастливыми. Бан, – продолжал старик, – вы богаты, умны, славны, вы знатного рода, у вас железная воля, вы Эрдеди, вы князь, вы бан, но забудьте на время все это, забудьте о себе и помните только, что вы сын несчастной матери – Хорватии. Помните это. В эту кровавую ночь я, седой старик, заклинаю вас перед распятием: пойдите другим путём, забудьте семейные выгоды, поднимите знамя правды, объедините вокруг себя все благородные сердца Хорватии, положите конец ужасному кровавому делу и поведите нас на бой за свободу и счастье отцов и дедов наших. Заклинаю вас! – сказал старик, взволнованно схватив руку бана, и слезы задрожали на его седых ресницах. Но Петар отдернул руку и холодно ответил:

– Да, я Эрдеди, я бан! Вы, domine Амброз, читайте старые книги, а я своей саблей напишу новые, и в них будет страница, где потомство прочтет кровавые письмена: «Месть Амброзу Грегорианцу».

– Пишите, – спокойно сказал Амброз, – совершайте вашу месть, но знайте: придет новое поколение; ваше перо, вот эта славная сабля, будет ржаветь над вашим прахом, а ваша могила будет попрана ногами крестьян. Величие превращается в пыль, власть проходит, а внуки взвешивают память на весах. И как знать, кто еще перетянет – Петар или Амброз! Послушайте меня…

– Не желаю, – возразил надменно бан, – никогда! До свидания…

– На поединке правосудья! Бегите, бан! Пора!

Бан вышел и скрылся на коне в ущелье, а Амброз направился пешком в замок.

В замке Сусед звенели золотые чаши. Воины славили победу, и пенилось красное, как крестьянская кровь, вино.

Уршула стояла перед портретом Доры, грудь ее взволнованно вздымалась, жесткое лицо горело.

– Дора, Дора! – воскликнула она. – Благодарю тебя, моя святая!

Отворилась дверь. Вошел Амброз. Уршула устремилась к нему с протянутой рукой.

– Спасибо вам, domine Ambrosi, – сказала она, – тысячу раз спасибо! Я свободна. Этого я вам никогда не забуду. Просите у меня, чего хотите, я все исполню по вашему желанию.

– Честное слово? – спросил Амброз серьезно.

– Клянусь богом! – сказала женщина и подняла кверху сложенные для клятвы пальцы.

– Хорошо…

В эту минуту в комнату вошли зятья Уршулы.

В мрачном ущелье на коне мчится бан, на коне своего врага, побежденный, без меча, без знамени. А в ущелье ручей шумит: «Позор!»

Бан спешит дальше. И чудится ему, что темные скалы кричат ему с укоризной вдогонку: «Позор!»

Бан запахивает плащ и несется дальше.

В долине, в лунном свете, серебристые ивы шепчут, как ночные духи: «Позор!»

А баи скачет все дальше и дальше.

С небес на него глядит бледная, зловещая луна, и в ее неподвижных очертаниях он читает все то же слово: «Позор!»

«Позор, позор!» – звучит во всем мире. И в сердце бана свивается змея мести.

На холме возле Суседа, в ночной тишине, одиноко сидит человек и глядит в долину, на кровавое поле сражения: это Матия Губец. Глядит и спрашивает сам себя:

«Чья эта кровь, что среди росы дрожит на траве? Наша.

Чьи это бледные трупы, чьи окровавленные волосы, которыми играет ветер, и остекленевшие глаза, в которых отражается лунный свет? Наши.

Чье это чернеет пожарище, где под пеплом погребено счастье целой жизни? Наше.