Крестики-нолики

Мамаша-тетка через него так уколы втыкать насобачилась, что Вальтер сам ее раза три при мне озергутил[4]. Похвалил сильно по-немецки… На ногу бабушкину смотреть страшно было, а Вальтер меня заставлял. Потом в сени отвел как-то да с Куртом наперебой внушать стали, чтобы на рану я легким глазом смотрела, тогда сила вскорости к бабушке Марии возвернется. С тех пор я, считайте, при всякой перевязке сидела. Приглядывалась, чем да как Вальтер поливает, мажет да сыплет на рану. От перевязок исход собирать-выносить приучилась. Сжигать мамаше-тетке помогала. На пятый-шестой день стала бабушка Мария у Вальтера дозволения испрашивать, чтоб сидеть он ей разрешил. Спицы достать приказала, вязать исхитрялась. Нитки лежа сучить приспособилась. А как сесть ей было разрешено, чего она только не придумала. Обшивать нас всех принялась. Для стряпни всяко резала, месила. Картошку чистить и не говорю. Я с подсказки бабушки вовсю к готовке приспособилась. Сперва горшки ухватом ворочать никак у меня не залаживалось. Опрокидывала да проливала больше. Однако бабушка Мария меня за это не ругала. Вышучивала только. Опять же, в пору ту много чего бабушка мне подсказами-прибаутками приоткрыла. Нашепчет невзначай будто, а в голову накрепко засело…

Присказки да забавы бабушкины, как дрожжи — тесто, всех вокруг будоражили. Оттого и сама она, что ни день, больше сил набирать стала. И рана ее затягивалась зримо…

* * *

Вероника Галактионовна из библиотеки своей вернулась. Кормить всех принялась. Ели молча. Каждый Медуницу ждал. Когда чай допивать стали, взглянула Елена на Веронику Галактионовну, глазами упросила сперва, потом тихой речью повела:

— Март пришел — холода поубавил. А снег знай валит… Бабушка Мария на костылях очень шустро забегала.

— Выходит, за всю зиму у вас в деревне, партизаны ни одного немца не пристрелили? — мрачно спросил Сергей.

— Сама не видела. Слыхать тоже не слыхала, — переждав немного, ответила Медуница и продолжала, глядя на Сергея: — У немцев деревня наша в тот раз как больничная числилась. И начальники ихние за редкой надобностью к нам в Зимори наведывались. Зато в Сугробине, сказывали, главных немцев очень много хороводилось. Штаб какой-то у них там стоял. Мне про то мамаша-тетка потом разобъяснила…

— Ты хочешь сказать, что для партизан в то время ваша деревня никакой стратегической ценности не представляла? — попытался прокомментировать Шашапал. — И поэтому…

— Что ты, действительно! Договорить человеку не даешь! — вскочив со стула, набросился на Шашапала Ник. — Говори, Елена!.. А ты, Шашапал, помолчи в тряпочку!

— Я потом доскажу. Спать страсть как охота…

И все-таки он пришел

Угодил в засаду!

Шашапал сообразил слишком поздно. Путь по извилистой, проходной горловине, зажатой глухими стенами двух четырехэтажек и несколькими кирпичными сараями, Шашапал выбрал как самый короткий, потому что очень торопился. Очередь в аптеке оказалась в два раза длиннее, нежели он предполагал, а надо было еще успеть смотаться за керосином, который бабушка уже вчера занимала у соседки.

Первым из-под арки сарая, заваленного железным хламом, навстречу Шашапалу выпрыгнул осклабившийся Харч.

— Привет, Шашапальчик! Мочу на анализ тащим!

— Микстура от кашля для бабушки, — замялся удивленный неожиданным появлением Шашапал.

— Вот заботливый внучек! — умилился Харч. — Молодец! Возьми с полочки пирожок.

Шашапал растерянно улыбнулся, и тут щеку его обожгла проволочная пулька, пущенная резинкой, закрепленной на двух пальцах.

— О! Пчелка укусила! Бо-бо, Шашапальчик? — заверещал Харч.

— Ну что ты… Наш Шашапал «не плачет и не теряет бодрости духа никогда», — съязвил Конус, возникший за спиной Шашапала. — А где ж твои дружки-тимуровцы?

— Я не знаю.

— Что ты пристал к мальчику, Конус, — издевался Харч. — Разве не знаешь, что его друзья день и ночь трудятся на пользу родной пионерской организации?.. Я ведь правильно говорю, Шашапальчик?

— В пионеры с четвертого класса принимают. Иг и Ник только осенью в четвертый пойдут, — уже понимая, что влип, но не теряя достоинства, отвечал Шашапал.

— Да, да, да. Они у нас еще маленькие, — «сочувственно» закивал Харч.

Он не успел договорить, как Шашапал получил в затылок хлесткую очередь черных горошин, выпущенных из алюминиевой трубки Щавой. Щава встал в оконном проеме сарая, замкнув треугольник вокруг Шашапала.

Засюсюкал, кривясь улыбочкой.

— Видишь, Шашенька, как без охраны шастать по закоулочкам худо?.. Из тебя сейчас щи сварить можно. Но мы — люди добрые, и сначала поговорим по-хорошему…

— Только, чур, ответь, в каком ОРСе свой балдахин отоварил? — перебил Щаву Конус.

— Ты хотел сказать «балахон», — иронично уточнил Шашапал.

— Видишь, Конус, какой ты серый, — заерничал Харч. — Так по какому блату-ордеру Шашапальчик балахон получил?

— Крылатку мне сшила бабушка, — глядя прямо в глаза Харчу, невозмутимо произнес Шашапал.

— «Крылатку», слыхали? «Крылатку»! — заверещал Щава. — Это такая, значит, мода теперь пойдет, да?

— Крылатки носили Пушкин, Крылов, Жуковский…