Крестная мать

— А… Дорош! Слышал о таком, слышал. Его, увы, выгнали из «конторы». Что он теперь может? Да и чем меньше людей будет знать об этих делах… Тем более, с Дорошем я не знаком лично, думаю, пока и нет смысла знакомиться. А насчет «Мечты»… Ну вот вы, акционеры, и действуйте! Проверку надо затеять, ревизию. Дело Марийки, артистки, очень сложное, вряд ли что-то милиция докажет. А проверить документацию в «Мечте»… да! В любом случае Городецкому это мало удовольствия доставит. А если потом что-то еще и с Марийкой прояснится… Слушай, а доказательства, что ее принудили к самоубийству, есть? Кто-то может подтвердить?

— Да, ребята из ТЮЗа знакомые есть, ее коллеги. Я с ними разговаривала на похоронах, на поминках потом. Но… их обнадежить надо, заверить, помочь. Саня Зайцев, ее партнер, говорил, что даст показания против главного режиссера, Захарьяна… Вся надежда теперь на тебя, Слава! И опора. Ты теперь у нас как крестный отец.

Тягунов засмеялся.

— Нет уж. Ты кашу заварила, ты и будешь Крестной Матерью. Защитницей и вдохновительницей. А я лучше у тебя в помощниках похожу, в заместителях, что ли… — Он посерьезнел. — Я в очень сложном положении окажусь, если сейчас, сию минуту, моя хорошая, не скажу тебе «нет».

Теперь она взяла его руку.

— Я понимаю, Слава. Втянула тебя, впутала в свои дела. Но — правда, еще есть время. Подумай.

— Я не мальчик, Танюша! Знаю, что делаю. Прежде всего я милиционер и должен тебя и твоих друзей защитить, уберечь от новой беды. А отказаться от помощи… Завтра же ты будешь задержана, тебе предъявят обвинение… Не надо об этом! Я подумаю, как лучше сделать.

Татьяна прильнула к нему, осыпала его лицо благодарными поцелуями, прошептала: «Спасибо, Славик!»

Он чуть отстранил ее от себя.

— Танюш, ты можешь позвонить домой, сказать, что… не придешь? Скажи, что у меня поднялась температура, что не можешь оставить меня одного… Хватит духу?

— Хватит. Я скажу Изольде, она поймет.

— Тогда звони. И давай поужинаем по-настоящему. Что-то у меня аппетит разыгрался. Поднимайся!

И Вячеслав Егорович подал своей Женщине руку.

Глава тридцать первая

Саню Зайцева принимал начальник следственного отделения РОВД подполковник милиции Рубашкин. Был Рубашкин в цивильной одежде, в пестром теплом свитере и хорошо отглаженных серых брюках, которые ему жалко было мять — он сидел на стуле как-то боком, с краешку, все порывался встать, нетерпеливо поглядывал на часы…

Саня подробно рассказал ему, что случилось в театре с Марийкой Полозовой.

Выслушав его с довольно бесстрастным лицом (конечно, им тут, в милиции, и не такое приходится слышать), Рубашкин вызвал по телефону какого-то Ва-сякина, лейтенанта, и тот не замедлил явиться, вытянулся на пороге. Подполковник, поддергивая стрелки на брюках тонкими худыми пальцами, кивнул на Зайцева:

— Это товарищ из театра, артист. У них там, в ТЮЗе, «чэпэ» случилось. Поговори с человеком, составь протокол. Суицид. Интересный случай.

«Ему интересно! — отметил Саня. — У нас трагедия, Марийки не стало, а для него суицид. Случай, статистика».

Рубашкин встал, попрощался с Саней за руку, смотрел на него расположенно; повторил: «Не волнуйтесь, товарищ артист, разберемся. Все может быть в нашей пакостной жизни. Могли и вынудить вашу Полозову. Надо разбираться».

Он снова потянулся к телефону.

— Дай-ка я прокурору позвоню, Юшенкову. Надо вам к нему зайти. У них спецы по суициду. Да и вообще, прокуратуре более с руки этим заниматься. У них — оперативная работа, бега. А у них следователи меньше загружены, они любят копаться, раздумывать…

Рубашкин был сама любезность и начальственное очарование. Саня никогда с такими милиционерами не встречался. Возможно, начальник следственного отделения этого РОВД любил театр, вообще искусство, и сам, в свою очередь, видел артистов только на сцене да на экране, а тут пришел к нему в кабинет живой актер, правда, с бедой, с просьбой о помощи.

— Разберемся, вы не волнуйтесь, — убеждал он Саню, заметив в глазах у того настороженность и немой вопрос: чего же вы, дескать, спихиваете дело на прокуратуру? — Васякин хоть и молодой, но въедливый оперативник, я ему серьезные дела поручаю. Вы, пожалуйста, спуститесь сейчас на первый этаж в седьмую комнату, а лейтенант будет там через три минуты.

Саня понял, что Рубашкину надо дать какие-то распоряжения лейтенанту, вероятно, из области профессиональных милицейских, которые посторонний человек не должен слышать.

Все оказалось намного проще, прозаичнее. Зайцев после беседы и составления протокола понял, что милиция намерена выполнить лишь предварительную бумажную работу, а разбираться в деталях самоубийства Марийки не собирается. Наверное, Рубашкин был убежден, что ничего путного для оперативников из этой театральной истории не получится, только потеряешь время. Актеры — народ эмоциональный, самомнение у них до небес, натуры чувствительные. Могут выкинуть все что угодно. Никакого криминала там, конечно, нет, артистке этой что-нибудь не понравилось в требованиях главного режиссера, вот она и схватилась за рубильник. Женщина, одним словом!