Крестная мать - 2

Да не просто! Они полюбили друг друга! О чем ты думаешь, Тягунов?! Как тебе не стыдно?! Почему ты все решаешь за Татьяну? Ты же знаешь преданность и верность русских женщин. Разве мало примеров женской самоотверженности? Вспомни историю Великой Отечественной, Афганистан…

Она мне ничего не должна! Я не хочу ее обременять! Я не имею права этого делать!

Не решай за нее. Подожди. Посмотри ей в глаза. Ты все поймешь. Ты не знаешь, на что способна эта женщина.

Не знаю… Но я не хочу мучить ее.

Успокойся. Постарайся заснуть. Сон — лучшее твое лекарство. Оно лечит душу. А время все расставит на свои места. Потерпи. Сожми зубы и улыбнись. Ну, Вячеслав Егорович! Посмотри за окно — май, солнце, зелень! Жизнь продолжается. Живи, Вячеслав Егорович!..

Малость окрепшего, способного уже перенести полет в самолете Тягунова погрузили в числе других раненых на «борт», и через два часа он был в родном Придонске.

Раненых в самолете оказалось тридцать шесть, в основном солдаты-десантники и морпехота с Севера. Один из них, увы, не долетел до нового госпиталя…

Белые, с красными крестами машины «скорой помощи» подогнали прямо к самолету; те, кто мог, вышли сами, а Тягунова и еще десятка полтора тяжелораненых вынесли на носилках. И первое, что он увидел внизу, у трапа, — мокрое, заплаканное лицо Татьяны. Она, расталкивая людей, бросилась к нему.

— Слава-а… Славик! — простонала, схватила его за здоровую руку, прижала к губам. А он, чувствуя, что на них смотрят десятки пар глаз, высвободил руку, погладил ее по волосам.

— Таня… Ну что ты!.. Здравствуй, милая!

Татьяна, охватив лицо руками, ничего уже не могла сказать; слезы так и лились из ее глаз, она кивала, с ужасом смотрела на него, лежащего на носилках, беспомощного и несчастного.

Подошел Тропинин, с ним еще двое или трое милицейских чинов из управления; каждый из них пожал руку Тягунову, ободряюще улыбнулся. А генерал, с трудом проглотив комок в горле, сказал:

— Ничего, Вячеслав Егорович, ничего. Мы все сделаем, чтобы ты встал на ноги. Пусть и на протезы, что ж теперь… Держись! Мы тебя не бросим в беде. В Москве тоже знают, обещали помочь…

— Спасибо, Виктор Викторович, — только и сказал Тягунов. Да и что еще можно было ответить в этой сутолоке у трапа и шокировавшей всех встрече изуродованных войной людей?

Врачи и санитары между тем делали свое дело, грузили раненых в машины «скорой помощи», и те одна за другой торопливо уезжали.

Кто-то грубовато сказал Татьяне: «Женщина, не мешайте. Отойдите в сторону!» И она пропала, растворилась в толпе людей в белых халатах, военных и милиционеров, каких-то молчаливых гражданских, внимательно наблюдающих за всем происходящим. Самолет прилетел вечером, смеркалось, плохо уже было видно, и Тягунов, как ни вертел головой, так Татьяну больше и не увидел…

Она пробилась к нему ближе к ночи — в белом халате, который ей выдали, в больших, не по ноге, больничных тапочках, с пакетами еды в руках. Тягунова уже устроили — видимо, не без помощи Тропинина — в хорошей двухместной палате хирургического отделения областной клинической больницы. Больница была практически за городом, километрах в пяти от его окраины, в сосновом молодом бору. Воздух здесь чистый, великолепный, тишина и, конечно же, лучшие врачи. Что еще нужно тяжело больному человеку? Разве вот только внимание этих родных, насмерть перепуганных глаз, которые не оставляли его ни на минуту, ловили каждое его желание, старались угодить, помочь, выполнить любую прихоть. Вячеслав Егорович вдруг почувствовал себя совсем маленьким — точно так же хлопотала у его постели и мать, когда он болел в детстве, когда лекарства хоть и помогали, но все же главным было материнское ласковое слово. Руки матери снимали боль как по волшебству, а слово лечило быстрее любых порошков. Ласковые материнские руки женщины и сейчас ласкали его, но только теперь, в больничной койке, можно оценить, понять, как это много значит.

Вячеслав Егорович, взяв теплые пальцы Татьяны в свои, рассказывал ей подробности той трагической ночи, из которой помнил, конечно, лишь самое начало: как они ехали, как свернули с шоссе и блеснул вдруг под колесами «бэтээра» огонь… Рассказывая, он бодрился, попробовал даже пошутить, но единственный его глаз был печален и то и дело подергивался влагой. Татьяна же плакала теперь, не стесняясь, да она просто и не смогла бы удержать слез, хотя врач, дежурившая в эту ночь, и предупредила ее, чтобы она «не распускала нюни», на больных это плохо действует, их нужно всеми силами поддерживать морально. Она и сама это, разумеется, понимала и старалась не плакать — да какая сила заставит женщину не лить слезы при виде такой беды…

Прошел, наверное, целый час, прежде чем они были в состоянии что-либо сказать друг другу. Татьяна сидела на стуле возле высокой койки Тягунова, не спускала с его лица глаз, боясь, как и он полторы недели назад, посмотреть на то место, на ту ужасную пустоту под простыней, где кончались его ноги…

Он понял ее, притянул к себе, поцеловал.