Крестная мать - 2

Вопросов еще было множество, журналисты жадно расспрашивали Басаева обо всем, строчили в блокнотах, с тревогой поглядывали на кассеты диктофонов — хватит ли пленки, а телеоператоры и фотокорреспонденты беспрерывно снимали…

Душно было по-прежнему ужасно, и Люсе, как, впрочем, и всем присутствующим на пресс-конференции, очень хотелось оказаться на свежем воздухе, уйти из этого полуподвала, хоть немного успокоить, остудить взбесившиеся нервы: ведь говорили они, по сути, со  с м е р т н и к а м и.  Басаев так и сказал: «Мы все с вами смертны. Но для нас неважно, когда умирать. Важно — за что».

— Ну ладно, хватит, — сказал наконец Басаев и поднялся. И повторил слова, которые он произнес вначале. — Вся надежда на вас, журналистов. Скажите правду.

Выходя из зала, Вобликова увидела вдруг знакомые насмешливые глаза — молодой боевик в полумаске, с автоматом в руках, внимательно и радостно смотрел на нее. Кто это? Рустам? Аслан? Но как они здесь очутились? Нет, не может этого быть…

И все же на нее смотрел именно Рустам, один из тех чеченских парней, с кем она провела не одну восхитительную ночь в доме Анны Никитичны…

И еще одна встреча ждала Вобликову: пробираясь потом, после пресс-конференции, сквозь заслоны спецназовцев, Люся лицом к лицу столкнулась с московским генералом, Владимиром Ивановичем, который в свое время проводил учения спецназа у них на атомной станции.

— Здравствуйте, Владимир Иванович! — искренне обрадовалась Люся. — И вы тут?

— А где же мне еще быть, как не здесь? — хмуро отвечал генерал. — Вы-то как здесь очутились?

— Села на самолет и прилетела.

— А… Пишете, значит, сенсация. Понятно. Вы извините, Людмила… — Он наморщил лоб, вспоминая ее отчество.

— …Владимировна.

— Да, извините, Людмила Владимировна, здесь не учения, сами понимаете.

— Понимаю. Владимир Иванович, пара вопросов!

— Нет. Я же сказал… Кончится заварушка… Тогда видно будет.

И генерал, одетый по-боевому, в камуфляж, растворился в толпе своих подчиненных, таких же хмурых и решительных молодых мужчин-спецназовцев, экипированных еще солиднее: в бронежилеты, каски…

Да, это были уже не учения.

Судя по всему, штурм больницы намечался на раннее утро в субботу, 17 июня.

В больнице это чувствовали все. Да и боевики Басаева открыто готовились к бою.

Еще ночью заложников согнали, из палат в коридоры, велели сесть вдоль стен, под окнами, поджав ноги, чтобы не мешать передвигаться.

Татьяна, Изольда и Хеда сидели на прихваченном по пути матраце. Всех троих трясло, как в лихорадке. Боевики не разрешили брать с собой вещи, сумки, а велели взять зачем-то простыни. «Чтобы удобнее было на кладбище ползти», — мрачно пошутил какой-то пожилой остряк-самоучка, и женщины, издерганные трехсуточным заточением, измученные голодом и жарой, плачущими детьми, завыли в голос.

Боевики цыкнули на них:

— Тихо! Сидеть всем смирно.

Изольда, у которой не попадал зуб на зуб, тихонько говорила Татьяне и Хеде:

— Если начнут стрелять, под окна ложитесь и не вставайте. Я была уже под бомбежками и обстрелами, знаю, что это такое. Пули — это не страшно, от пуль можно спастись. Если только рикошетом ударит… А вот если из гранатометов бить начнут, из пушек…

— Да что же они, по нам, что ли, бить станут? — Соседки с тревогой и ужасом в глазах слушали их разговор. — По детям? Мы же… свои!

— При чем тут — свои, чужие? — заспорили нервные, взвинченные голоса по всему коридору. — Им боевиков надо разгромить. А они чьи? Иностранные, что ли? Такие же россияне, как и мы с тобой.

Одна из женщин встала на колени, начала неистово молиться, обратясь к ночному окну:

— Господи, неужели ты не видишь, что тут затевается? Помилуй нас и сохрани, Господи! Тут же беременные, дети малые…

— Им, бандитам, все равно — беременная ты, с дитем…

— Да кто приказ-то стрелять отдал? Ты вспомни, по телевизору, пока его не разбили, сообщали же! Ельцин что сказал: говорили они с Ериным, силовой метод применят, если обстановка будет того требовать. Ой, бабоньки, смерть пришла, помира-а-ать буде-е-ем! Господи-и!

Женщины подхватили на разные голоса, закричали:

— Убью-у-ут!

— Сме-е-ертушка-а… А-а-а-а…

— Да замолчите вы! — не выдержал один из боевиков, замахнулся автоматом. — Что развылись? Ничего пока не случилось, а вы как эти!.. Может, и штурма никакого не будет. Что же они, своих не пожалеют, что ли?

Женщины утихли на какое-то мгновение, плотнее прижимались друг к другу, наказывали детям не поднимать головы, лежать тихонечко, если начнут стрелять, а лучше всего спрятаться под матрац — его, мол, пуля не пробьет.

Изольда приглушенно, так что слышала одна Татьяна, говорила:

— Тань, ты деньги мои… если что случится… там они, в Придонске, у тебя на квартире… Я их в банке в туалете спрятала. Банка из-под краски, ржавая такая, туда и не заглянет никто… За унитазом…

— Ты что, Лиза? С ума сошла?!

— Ничего не сошла. Сердце — вещун. Убьют меня сегодня, Таня, я это чувствую. Ты слушай, что я тебе говорю: Хеде мои деньги отдай, на нее положи. У меня ведь вообще никого… А девочке учиться надо, ногу лечить.