Крестник Арамиса

— Возвращайтесь во дворец, расскажите о том, чему мы с вами только что стали свидетелями и объявите о завтрашнем бракосочетании, — говорил он, не обращая никакого внимания на смятение будущих супругов. — И своим спокойствием вы опровергнете злобные слухи, которые уже поползли. Затем поезжайте в Медон для встречи с герцогиней…

— Да, сир, чтобы скорее попросить у нее прощения за несправедливые подозрения!..

Король посмотрел на него с отеческим состраданием и подвел его к двери.

— И не теряйте ни минуты! — напутствовал он.

— Ваше величество не будет меня сопровождать?

— Я к вам сейчас присоединюсь… Надо отдать несколько распоряжений по поводу этого брака… Идите, Луи, идите, сын мой.

Дофин вышел и вздохнул полной грудью. Король подозвал де Бриссака.

— Сударь, — сказал он, — проводите господина де Нанжи в гостиницу. Оставайтесь там до тех пор, пока мы не пошлем за ним. До тех пор, слышите? Не отходите от него ни на шаг! За этого человека вы отвечаете головой. — И, обращаясь к молодому дворянину, он продолжал: — Вам мы окажем честь подписать контракт, и мадам де Нанжи получит в приданое сто тысяч ливров, которые мы попросим ее принять на память о доброй услуге, оказанной жене дофина. А вы, получив от господина де Поншартрена патент полковника, станете командиром одного из наших провинциальных гарнизонов. Медовым месяцем вы насладитесь далеко от двора и дворцовых сплетников.

И король, подавляя дворянина взглядом тяжелее той горы, с которой Зевс низвергнул титанов, произнес:

— Вспомните Фуке и Лозена, и не дай вам бог неповиновением снова вызвать наше недовольство.

Господин де Нанжи смиренно поклонился Людовику, что смягчило гнев короля, и отправился за господином де Бриссаком, не смея поднять глаза на мадемуазель де Шато-Лансон.

Бледная, как статуя, она стояла неподвижно, оперевшись на стол. Видно было, что она держится из последних сил и вот-вот упадет. Людовик подошел к ней.

— Мадемуазель, — произнес он мягко, — мы разгадали вашу военную хитрость и охотно прощаем ее, потому что она свидетельствует о вашей привязанности к госпоже. — И, немного помолчав, добавил: — Ей больше нет никакого резона прятаться. Выходите, мадам. Теперь можете выйти. Я один стану свидетелем вашего стыда.

Дверь чулана скрипнула, и герцогиня Бургундская растерянная, трепещущая под тяжелым взглядом опечаленного и разгневанного монарха, не поднимая глаз, вышла из своего укрытия.

— Во имя Неба, — пробормотала она, дрожа, как в лихорадке, — прошу ваше величество позволить…

Людовик сурово прервал ее:

— Хотите оправдаться?.. Напрасный труд… Предоставьте времени исцелить рану, которая кровоточит в сердце короля и отца… Конечно, при условии вашего примерного поведения. — И не в силах сдержаться король возвысил голос: — Знаете ли вы, что заставили короля краснеть?.. Что ему пришлось тревожиться за честь фамилии, за счастье своего дитя?.. В конце концов, вы подвергли короля — второго после Бога властелина мира — опасности сделаться посмешищем в глазах придворных, предметом глумления для народа, объектом издевательств для врагов? А ведь вызывающий жалость государь — это в сто раз хуже, чем бунт или поражение.

Принцесса умоляюще протянула к нему руки:

— Сир, не за себя решаюсь просить!..

— А за кого же тогда? За вашего сообщника, может быть?..

Жена дофина испугалась.

Король побагровел от злости, однако сдержал порыв ярости и продолжал:

— Благодарите эту девушку, она погубила себя, дабы спасти вас… В противном случае мне пришлось бы признать перед всеми столь некрасивый поступок, и этот скандал стал бы смертельным ударом для вашего мужа, наследника престола.

Король замолчал. Потом тяжело вздохнул и с грустной улыбкой продолжал:

— Когда-то я любил вас как дочь… Когда-то вы были моей радостью, утешением в старости! Когда-то я мечтал о будущей королеве Франции, столь же чистой, сколь и прекрасной!..

— Сир, вы надрываете мне сердце!.. Простите! О, простите!.. — госпожа Вивианы бросилась перед ним на колени.

Король удержал ее. Он никогда не умел и даже сейчас не смог устоять перед обаянием этой молодой женщины.

— Наверное, позднее я вас прощу, — пробормотал он. — Но будет ли толк из этого жестокого урока? Послужит ли он вашему исправлению?

Однако, уже упрекая себя за то, что поддался чувствам, он снова спрятался за маску суровости.

— Но оставим этот разговор, мадам. Надо принять меры… Карета, думаю, ждет вас где-то поблизости… Садитесь и немедленно возвращайтесь в Медон, чтобы сейчас же встретиться с супругом…

— Сир, я хотела бы вас просить за этого великодушного друга… — указала герцогиня на Вивиану.

— Сейчас мы займемся ею… Но повторяю: поезжайте скорее… И впредь надеюсь на ваше благоразумие! — И придав лицу выражение, при виде которого дрожал весь двор, король сурово сказал: — И позвольте вам напомнить, что иначе мы будем обязаны выполнить двойной долг — государя и главы семьи — и отошлем вас к вашему отцу, перед которым вам нечем похвалиться, или откроем двери монастыря.

Никогда прежде принцесса не слышала из уст Людовика подобных речей. Задыхаясь и трепеща, она вышла.