Крестный ход над Невой

Степан присел на корточки и тоже прислонился к стене. Он не знал, как и о чём нужно молиться, в мыслях была растерянность и сумятица, сердце щемило от сочувствия к старичку, видеть его слёзы было так же больно, как слёзы матери. Стёпа не понимал, что делать: хотелось успокоить Петрушу, но одновременно мальчик чувствовал, что сейчас они находятся в самой главной точке их паломничества. У Голгофы. Перед этой болью все слова меркнут и обесцениваются.

«Дальше только небо, – подумал мальчик, прочувствовав всем своим существом промозглую холодность стены. – Не это, не чёрное. А бесконечное. С солнцем…»

И потом он понял, что тюремные кресты видели только те заключённые, которых здесь расстреляли. Которые, пройдя туннель, дошли до света и, простившись со своим истерзанным телом, вознеслись на небо.

– Прости меня, старого дурака, – всхлипывал Петруша. – И тебя умучил… И самому тяжко. Не все ведь за Правду… За которую и жизни не жалко… Много здесь и тех, которые так и не поняли, за что их, не смирились, не простили… А другие-то и вовсе сами были убийцами и палачами… их сюда неповинной кровью смыло. И пули на всех были приготовлены одинаковые, а конец-то какой разный! Ведь жизнь не кончается на земле.

Петруша задохнулся, заплакал, растирая кулаками слёзы по морщинам и бороде. И прошептал: «Их-то ещё жальче…»

Смотреть, как Петруша плачет, было невыносимо. Плотный горький комок до боли давил горло. Хотелось как можно скорее уйти отсюда, не оборачиваясь, не останавливаясь… И не потому, что здесь было неприютно и холодно. Здесь было страшно! Начинало казаться, что в любой момент могут появиться охранники из тюрьмы, схватить за ворот и потащить куда-то вниз, в подземелье. Где пахнет сыростью и кровью. И откуда уже не выбраться…

Петруша поднялся, поцеловал стену, надел на голову шапку, даже не обратив внимания, что она сильно вымазалась в пыли. И, опустив голову, побрёл к мосту.

– Пойдём, – махнул он рукой и стал, не глядя по сторонам, переходить через проезжую часть набережной, к Неве.

Машин не было, они стояли на светофоре в ожидании своей очереди. Но переходить вот так дорогу, в неположенном месте, было страшно. Конечно, Степан не раз перебегал и по красному, и как попало, но именно сегодня ему было страшно. Страшно нарушать правила, привлекать внимание, выделяться… Хотелось поскорее смешаться с толпой и исчезнуть, затеряться где-нибудь. Беспокойство всё нарастало.

Петруша дошёл до ступеней и спустился к реке. Поставив свой ящик на площадке у самой воды, он сказал:

– Располагайся, радость моя, мы же с тобой уже привыкли, как два воробья бесприютных, друг к другу жаться. Вроде уже и просторней, и сподручней стало вдвоём на ящике. Заметил? Притёрлись мы уже с тобой, как новый башмак и старая мозоль. Верно?

Степан улыбнулся, радуясь больше тому, что Петруша смог успокоиться, хотя и само сравнение ему тоже понравилось.

– Деда, Голубушка твоя вся испачкалась, – сказал он. Подумал и добавил: – Она этим, похоже, не очень-то довольна…

– Да, строптивица моя хочет быть всегда чистенькой да аккуратненькой, будто не мою голову, а какую-то другую, знатную да молодую высиживает.

Петруша снял шапку и начал аккуратно стряхивать с неё пыль и налипший мусор.

– А знаешь, радость моя, у неё и поучиться этому не грех! Если шапка так о сохранении своего прежнего вида заботится, то уж мне, человеку, и подавно нужно свой образ беречь, потому как человек создан по образу и подобию Божиему. А то придёшь потом, будешь стоять и в двери райские робко скрестись, а Господь выглянет и подивится: «Ой, это что же за чучело такое к нам приползло?» И двери перед самым носом – бумц! – и закроет. И всё, иди в ад – там всякой живности много.

– Всех покойников перед похоронами и моют, и красиво одевают, как на праздник, – заметил Степан. – Это обязательно, мне бабушка как-то рассказывала об этом.

– Да, и свечку с иконкой в руки дают. А что толку? – вздохнул старичок. – Если человек за всю жизнь ни одной свечечки не возжёг и только в гробу иконку подержал? Даже если от кутюрье самого французского костюм будет, не думаю, что Господу это поможет в покойнике Свой Образ разглядеть! А вот солдатики, которые свои жизни пожертвовали ради Родины, и в общей яме, в пробитых да перепачканных шинельках лежат, те – другое дело! Потому как Образ Божий не в одежде проявляется, а в душе человеческой. Это она у нас и нагая, и босая, и замызганная вся, а сидит до поры в груди, на свет не высовывается, мы и забываем, что о ней главная забота нужна.

Расстрелянных скидывали в грузовики и везли тела их босые, полуголые по тайным ямам да могильникам прятать. Одежонку, у кого была получше, ещё с живых снимали – чего добру пропадать? Пригодится в новом хозяйстве.

Посмотришь, так вроде все одинаковые, как дрова, в грузовиках и в ямах лежали, а к Богу-то поднимались все разными: кто в ризах золотых, как солнце сияющих, а кто и в отрепьях, в которых и на улице показаться стыдно, а не то что к Царю Царей подойти…