Крестный ход над Невой

– Ой, радость моя, я раньше тоже всё гадал: как это вообще возможно?! Это же кому придёт в голову такое злодеяние: брата убить, невиновного до смерти замучить, деток расстреливать?! А это очень просто и быстро происходит с нами: шёл-шёл чистый и опрятный, глядишь, только слегка поскользнулся, а уже упал и в грязи извозился так, что родимая матушка не узнает…

Жили на земле первые братья: Каин и Авель, дети первых людей, Адама и Евы. Почему Каин убил своего ласкового брата? Он же ему никакого вреда не причинил, ничем не обидел, ничего не отнял, не присвоил. А убил его Каин только потому, что Авель был другим. Почему тебя обижают, мучают с самого раннего детства? Кому ты чего плохого сделал? Никому… Просто ты отличаешься ото всех. Ты – немного, но другой.

И тут то же самое. Когда пришёл час, брат не узнал своего брата, потому что они в разные цвета выкрасились. Один – красный, другой – белый. И стали они по разные стороны черты. И эта самая черта, которую вообще люди сами придумали, всякую родственную связь перерубила.

Одних чернота сразу в свою власть завербовала, под себя подмяла, захватила без боя, а других, которые сопротивлялись, уничтожила смертью или так в угол загнала, что от страха они навеки замолчали.

Но самые что ни на есть несносные для черноты те люди, которые ничего и никого не боятся, кроме Бога, и несут свой свет, несмотря на бурю. Перед ними, понимаешь, и сама тьма бессильна… – Петруша начал наносить на рисунок густые, выпуклые чёрные мазки.

«Пропал портрет!» – вздрогнул Стёпа.

– Ещё год пролетел. Подло, исподтишка как-то, без суда и огласки, в подвале Ипатьевского дома выстрелом в голову убили царя. Он упал, сердешный наш, на пол, к ногам деточек своих и любимой жены. Ещё душа царя не отлетела, как и по ним уже начали палить из всех ружей. Сынок упал и умер, царица… А от царевен пули отскакивали, поэтому их, голубок израненных, штыками закалывали. А потом всех в яму свезли и закопали.

И на следующий день беззаконие это продолжилось. Остальных царственных родственников: и великую княгиню, и великого князя, и их близких друзей – скинули в глубокую шахту, чтобы они там убились. Батюшки мои! Какая смерть у них была долгая и страдальческая! Несколько дней они мучились от ран и боли и жажды. И ведь как, родненькие мои, страдали, а пели молитвы и Бога славили. А великая княгиня Елизавета Фёдоровна ещё всем раны перевязывала. Другим пыталась облегчить страдания, другим прислуживала… Знай, Стёпушка, так правосудие не вершится! Так только тьма орудует!

Рассказ этот давался старику с трудом. Он сильно переживал, вспоминая то страшное, смутное время и людские страдания, в слабом голоске его слышались слёзы.

Худо-бедно Степан знал историю двадцатого века, читал и про революцию, и про гражданскую войну, но это всё было так давно, что совсем не трогало его сердца. Было и было! И быльём поросло. Гораздо сильнее его ранило то, что происходило именно с ним. Каждый день. Но сейчас будто прорвалась плотина, и на него обрушился такой шквал людского горя, что мальчик стоял ошарашенный и подавленный.

А Петруша рассказывал дальше о том, как руками задуренных, обманутых, грязными ручищами новой власти стала тьма хватать и одного за другим проглатывать всех, кто нёс свет. Священники выходили навстречу смерти без оружия, с крестом в руках: «Братья! Одумайтесь! Остановитесь, пока не поздно! Что вы творите?! Тьма никого не благодарит…»

– Как думаешь, Стёпушка, легко ли им было? Легко ли было отцу Стефану оставаться на горящей земле, когда один за другим замученные батюшки, монахи и архиереи уходили на небо? – спрашивал Петруша, а у самого по щекам текли слёзы. – Легко ли продолжать посреди такого ужаса своё служение: поддерживать испуганных, растерянных людей, которые не выбросили веру по приказу из души, а продолжали уповать на Бога и цеплялись за батюшку, как за последнюю свою надежду?.. Мученический венец – это не бум! – пуля в лоб…

Петруша стал рассказывать, как изо дня в день, двадцать лет, отец Стефан шёл под прицелом, но не только ни разу не свернул с пути, чтобы укрыться и отдохнуть, но не боялся даже оказывать помощь священникам, которые уже попали в опалу, в ссылки, поддерживал семьи тех, кто был убит.

– Ты, радость моя, себе этих двадцати лет и вообразить-то ещё не можешь, а батюшка столько времени свой тяжелейший крест нёс! Вот он я, стреляйте, если хотите, но я Господа своего на Крестном пути не оставлю, до самой Голгофы дойду! Даже под пытками не отказался, родимый мой, от Бога и Истины, которым служил всю жизнь. Даже когда друзья предали, последний кусочек земельки из-под ног выбили, и тогда стоял на своём, никого не предал, не смалодушничал, чтобы за их кровь свою судьбу смягчить.

Пустая я голова, дурак сплошной, но как больно-то мне за него! Даже простые слова сердце царапают, надрывают: что нашим мученикам бедным пришлось перенести!

Петруша вскинул голову, чтобы спокойный и просторный вид неба утешил его смятение, но короткий осенний день скользил к закату, старичок увидел лишь полоску гаснущего, уходящего света.