Крестный отец

Кей открыла сумочку, вынула оттуда конверт.

— Вы не могли бы отправить ему вот это, когда он с вами свяжется?

Хейген покачал головой.

— Если я возьму письмо для передачи и вы покажете это на суде, суд сделает вывод, что я знал о местонахождении адресата. Подождите — зачем торопиться? Не сомневаюсь, что в скором времени Майк сообщит о себе.

Кей допила свой стакан и поднялась. Хейген проводил ее в переднюю, но, когда он открывал ей дверь, с улицы вошла женщина. Приземистая и полная, вся в черном. Кей узнала ее — это была мать Майкла. Кей протянула ей руку:

— Добрый день, миссис Корлеоне, как поживаете?

Черные маленькие глазки проворно обежали ее, смуглое морщинистое лицо с задубелой кожей просветлело в быстрой улыбке, скупой и неожиданно сердечной.

— А, моего Майки девочка. — Миссис Корлеоне говорила с резким итальянским акцентом, Кей едва понимала ее. — Покормили тебя?

Кей сказала «нет», имея в виду, что не хочет есть, но миссис Корлеоне накинулась на Тома Хейгена, яростно отчитывая его по-итальянски.

— Чашку кофе не догадался налить бедной девушке, бессовестный, как не стыдно! — бросила она напоследок и, взяв Кей за руку теплой, на удивление крепкой для немолодой женщины рукой, повела ее на кухню. — Попей кофейку, поешь, а после тебя свезут домой. Такая приятная девушка — ни к чему мотаться по поездам.

Она усадила Кей и, на ходу сорвав с себя пальто и шляпу и кинув их на стул, захлопотала у плиты. Не прошло и двух минут, как на столе появились хлеб, сыр, салями, на плите уютно забулькал кофейник.

Кей застенчиво сказала:

— Я приехала узнать про Майка, у меня нет никаких сведений о нем. Мистер Хейген говорит, что никто не знает, где он, и надо ждать, пока он о себе сообщит.

Хейген торопливо проговорил:

— Ма, это все, что ей можно пока сказать.

Миссис Корлеоне смерила его презрительным взглядом:

— Никак учить меня собрался? Меня муж и то не учит — помилуй, господи, его, грешного. — Она перекрестилась.

— Как себя чувствует мистер Корлеоне? — спросила Кей.

— Ничего. Поправляется помаленьку. Старый стал, ума убавилось, раз до такого допустил. — Она непочтительно постучала костяшкой пальца по темени.

Потом налила в чашки кофе, заставила Кей съесть хлеба с сыром.

Когда они допили кофе, миссис Корлеоне взяла руку Кей и накрыла ее коричневой ладонью. Она сказала спокойно:

— Не пришлет тебе Майки письмо и весточку не передаст. Майки схоронился на два года. Или три. Или больше — много больше. А ты поезжай домой, к своим родным, найди себе хорошего парня и выходи замуж.

Кей вынула из сумочки письмо:

— Вы ему не пошлете это от меня?

Женщина взяла письмо и потрепала Кей по щеке.

— Обязательно, будь покойна.

Хейген хотел было возразить, но она свирепо цыкнула на него по-итальянски. Потом проводила Кей до двери. На пороге быстро клюнула ее в щеку и сказала:

— Про Майки позабудь, он тебе больше не пара.

Перед домом стояла машина, в ней дожидались двое. Они отвезли Кей в Нью-Йорк, до самой гостиницы, не проронив за всю дорогу ни звука. Кей тоже молчала. Она пыталась свыкнуться с мыслью, что человек, которого она любила, — расчетливый, холодный убийца. И что узнала она об этом из самого надежного и достоверного источника — от его матери.

Глава 16

Карло Рицци был разобижен на весь свет. Человек породнился с семьей Корлеоне, а его сунули букмекером в паршивую дыру в самой паршивой части Ист-Сайда, заткнули пасть подачкой — и привет. Он зарился, как дурак, на один из особняков под Лонг-Бич, зная, что дону ничего не стоит в любое время выставить оттуда своих жильцов, — верил, что так и будет, что его признают своим, введут в узкий круг посвященных. Но дон обошелся с ним безобразно. «Великий дон!» Карло Рицци пренебрежительно скривил рот. Старье поганое, рухлядь — позволил мальчикам с пушками застичь себя врасплох на улице, как захудалую шпану. Хорошо бы старый хрыч откинул копыта. Когда-то они с Санни были приятелями — если во главе семейства станет Санни, есть надежда, что и ему отломится кусок пожирней.

Карло глядел, как жена наливает ему кофе. Мать родная, с каким барахлом он связался! Давно ли замужем — полугода нет, а уже расползлась и уже с начинкой. Не вытравишь итальянскую сермяжность у этого бабья из восточных штатов…

Он протянул руку и тронул Конни за пышную ягодицу. Она улыбнулась, и он брезгливо сказал:

— Нагуляла окорока, хуже свиньи.

Он с удовольствием заметил, как у нее обиженно вытянулось лицо, глаза налились слезами. Пусть она дочка великого дона, но ему — жена, его собственность, и он волен обращаться с ней как вздумает. Он казался самому себе значительней оттого, что мог куражиться над дочерью самого Корлеоне.

С первого же дня он поставил себя с нею как надо. Вздумала было прибрать себе тот кошель, набитый даренными к свадьбе деньгами, — и заработала хороший фонарь под глазом, а денежки он изъял. И, кстати, не стал докладывать, как ими распорядился. А то бы шухеру не обобраться. У самого по сей день временами кошки на сердце скребут. Это ж надо, без малого пятнадцать штук просадил на бега и на девочек из ночных клубов!