Крестный путь Петра Столыпина

Я Столыпина видала только издалека, в Думе. Мне не случалось подойти к нему, почувствовать его взгляд, услыхать его голос в частном разговоре. Вообще, я в первый раз по-человечески, попросту, начала разговаривать с царскими министрами только после большевистской революции, когда они уже превратились из министров в эмигрантов. И с первой же встречи обнаружилось, как много у нас общего в привычках, в воспитании, в любви к России. Во времена думские ни мы, ни они этого не подозревали. Между правящими кругами и нами громоздилась обоюдная предвзятость. Как две воюющие армии, стояли мы друг перед другом. А ведь мы одинаковой любовью любили нашу общую родину.

В Таврическом Дворце я нередко видела и слышала Столыпина. Мы жили близко, в самом конце Кирочной улицы. Когда мы с Вильямсом (муж Тырковой-Вильямс, английский журналист. – Авт.) утром шли на заседание, мы ещё на улице могли угадать, ждут там премьера или нет. Если ждут, то вдоль длинной решётки Таврического сада, через каждые двадцать шагов, были расставлены секретные агенты. Мы их знали в лицо и они к нам пригляделись, давно о нас осведомились. Эти бравые штатские молодцы с солдатской выправкой охраняли ещё невидимого Столыпина, стеной стояли между ним и нами. Со стороны Таврической улицы, по которой мы шли, в садовой решётке была сделана калитка, а от неё во дворец проведён крытый, железный коридор, своего рода изолятор. Министры никогда не подъезжали к общему парадному крыльцу дворца, не проходили через кулуары, в них не заглядывали. Для них был устроен этот особый изолированный вход. И тут сказывалось разделение на мы и они, о котором часто упоминал Столыпин. Министров за эти полицейские предосторожности нельзя обвинять, тем более высмеивать. Они были вынуждены принимать меры, когда 220 депутатов открыто заявляли, что они пришли в Думу, чтобы продолжать революцию. Гораздо удивительнее, что, несмотря на вызывающую и открытую враждебность Государственной Думы, Столыпин продолжал выступать в Таврическом Дворце с большими ответственными речами. Может быть, он надеялся образумить Думу? Или через головы депутатов обращался к стране, ко всей России?»

Или же мнение её коллеги по ЦК ПНС Маклакова: «…он меня поразил, как неизвестный мне до тех пор первоклассный оратор, никого из наших парламентариев я не мог бы поставить выше его. Ясное построение речи, сжатый, красивый и меткий язык и, наконец, гармоническое сочетание тона и содержания».

Правда, признание масштаба Столыпина как государственного деятеля, человека воли и действия нисколько не смягчило думскую оппозицию в отношении проводимого им курса. Скорее, напротив. Понимая, что столыпинская политика не может быть реализована без её творца и вдохновителя (что впоследствии подтвердилось в полной мере), левые и кадеты делали всё возможное и невозможное, чтобы устранить от власти председателя Совета министров. Снова процитируем Тыркову-Вильямс, одного из наиболее прозорливых и мудрых кадетских лидеров: «Его решительность, уверенность в правоте правительственной политики бесили оппозицию, которая привыкла считать себя всегда правой, а правительство всегда виноватым… Крупность Столыпина раздражала оппозицию».

Действительно, так именно и происходило как в I, так и во II Думе, направлявшими все свои усилия на блокирование столыпинского курса, без реализации которого Россия была обречена. По сути, несмотря на все усилия Столыпина, конструктивное сотрудничество со II Думой, в силу преобладания в ней резко радикально-экстремистских элементов (в частности II Дума отказалась принять постановление об осуждении революционного террора), было изначально невозможно. Ничего, кроме полной капитуляции власти, думское большинство не хотело. Поэтому Столыпин был вновь поставлен перед нелёгким выбором…