Крестный путь Сергея Есенина

Через четыре года есенинская тема, можно сказать, сошла на нет. Но что-то заставило суетиться и Эрлиха, принявшегося за мемуары о Есенине. Дело в том, что книжка понадобилась автору в качестве оправдания. Обратим внимание, в конце 1929 года Эрлих собирался встретить Новый год с родителями в Ульяновске и писал матери: «В феврале выходит отдельной книжкой „Софья Перовская”, в апреле – книга о Есенине»; в том же письме (без даты): «…сдам книгу о Есенине и буду ждать корректуры».

Все эти выкладки убеждают: Эрлиха подхлестнул к мемуарам расстрел троцкиста Якова Блюмкина (3 ноября 1929 года).

Видно, он лихорадочно создавал «Право на песнь», стремясь в брошюрке отмыться от есенинской крови.

Воспоминания пропитаны ядом плохо скрытой ненависти автора к Есенину и заметным пиететом к Троцкому (в заголовке книги использовано его выражение из статьи в «Правде»). В то время как последний подвергался в СССР анафеме, Эрлих – и тут оставался подлецом! – сделал его любимцем поэта, то есть превратил Есенина… в троцкиста.

Эрлих выполнял в «Праве на песнь» две сверхзадачи – отвести от себя и от Троцкого любые возможные подозрения.

Эрлих приписал Есенину чуть ли не любовь ко Льву Давидовичу, что легко опровергается. Вот, например, публикация из берлинской эмигрантской газеты «Руль» (1923 года, 21 февраля) об известном конфликте поэта в США, в доме переводчика Мани-Лейба (М. Л. Брагинского). После чтения острых для публики мест из «Страны негодяев» гостя связали и бросились избивать. Он отчаянно сопротивлялся, писала газета, и «…стал… проклинать Троцкого». Эту сцену видел бывший эсер и знакомый Есенина по сотрудничеству в петроградских газетах «Дело народа» и «Знамя труда» Вениамин Левин, человек большого такта, готовый тогда, по его словам, «с документом в руках» опровергнуть «этот просто невежественный выпад» против поэта. Троцкий, конечно, скоро узнал о случившемся, а в декабре 1925 года наверняка вспомнил об этом эпизоде.

Лгал Эрлих. Есенин никогда не вымаливал у своего губителя, чтобы его напечатали или чтобы вышла новая книжка. Это бесило Троцкого, и, когда ему доложили о новом скандале Есенина с Левитом и Рога осенью 1925 года, в его иезуитской голове, очевидно, созрел сатанинский план уничтожения непокорного поэта.

Троцкого явно могли раздражать и некоторые произведения Есенина, в которых автор в эзоповской манере позволял себе личные выпады против него.

Так, «трибун революции» мог узнать себя в поэме «Страна негодяев» в образе комиссара Чекистова, «гражданина из Веймара», приехавшего в Россию «укрощать дураков и зверей». Он презрительно говорит красноармейцу Замарашкину, в лице которого представлен политически наивный крестьянский люд:

…Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что…
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы Божии…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие…

Вряд ли стоит касаться опосредованной или иной связи с Троцким разных мелких сошек, привлечённых к англетеровской истории…

* * *

Я закончил чтение писем, документов и, отложив их в сторону, ощутил некое удовлетворение. Это был существенный прорыв в теме о Есенине!..

Что же касается великого поэта, то о нём прежде я не знал фактически ничего. Разве только то, что тот писал стихи, слова которых славно ложились на музыку – «Отговорила роща золотая…», «Клён ты мой опавший…»

Во мне закипала злость. Я говорил себе: «Хватит с меня эзотерических тайн и всякой чертовщины! Слишком сильно разыгралось моё воображение, слишком далеко я зашёл: слышу чьи-то разговоры по ночам, разбиваю вдребезги ни в чём не повинные стёкла, зеркала. А всё из-за того, что один экс-следователь с Петровки, 38, вручил мне пакет с собственной рукописью и заявил, что на меня ложится серьёзная ответственность перед потомками.

Я встал из-за стола. Захотелось размять ноги, потянуться.

Занималось утро, в комнату уже просачивался солнечный свет. Меня потянуло прочь из дома: на улицу, на работу – всё равно куда, только бы подальше от всей этой чертовщины.

Однако идти было некуда. Да и рукопись завораживала, притягивала как магнит. Насколько то, что излагал Хлысталов, соответствует действительности? И можно ли быть уверенным в подлинности этих документов, писем? Что, если это не что иное, как мистификация?..

Я поймал себя на том, что во мне пробуждалось ужасное чувство гордыни. И я вдруг осознал, что мне выпал отличный шанс прославиться благодаря этим письмам, документам, дневниковым записям. Из такого сорта материала, несомненно, можно кое-что выжать. Это не газетная статья о том, «чем пахнет стресс» или о том, что «Любовь приходит к нам через… нос». Тут разговор шёл о ином, о гораздо серьёзном и не смешном.