Крестоносцы социализма

Начало ему положили французские публицисты 1870 – 1880-х годов. Первым из них по времени и значению был Анатоль Леруа-Болье. Наблюдательный журналист и ученый-историк, четырежды с 1872 по 1881 гг. приезжавший в Россию для сбора материала (владел русским языком), он с 1881 г. начал публиковать трехтомник «Империя царей и русские». Здесь шестая книга второго тома под названием «Революционная агитация и политические реформы»[72] содержит обстоятельную характеристику целесообразных, но не последовательных (как полагал Леруа-Болье) реформ Александра II, неоправданно реакционных начинаний его преемника и чрезмерно революционных действий «Народной воли».

С тех же позиций рассматривали борьбу народников против царизма М. Уоллес (Англия), Э. Кастеляр (Испания), Г. Джордж (США). Каждый из них выступал против любых «крайностей» (и «белых» и «красных»), хотя и не без сочувствия к революционерам. Генри Джордж, например, процитировал несколько строк из официального отчета о казни землевольца В.А. Осинского и его товарищей 14 мая 1879 г. («Тела были похоронены у подножия эшафота, и нигилисты преданы вечному забвению…») и заключил: «Так говорится в отчете. А я этому не верю. Нет не забвению!»[73]. Ту же, умеренно-либеральную концепцию представляет книга Альфонса Туна «История революционного движения в России», которая (напомню читателю) была впервые опубликована на немецком языке в Лейпциге (1883 г.) и стала достоянием как русской, так и зарубежной историографии народничества.

После выхода в свет книги Туна до 1917 г. за рубежом время от времени появлялись общие, весьма поверхностные очерки истории освободительной борьбы в России[74], но специальных работ о народничестве не было. В 1909 г. их отсутствие частично восполнил второй том двухтомной монографии польского социалиста Людвика Кульчицкого[75], написанной сочувственно к революционерам-народникам, но на основе узкого круга источников и с большим числом ошибок.

После 1917 г. западные «эксперты по России» долго надеялись на скорое падение Советской власти и больше заполняли русскую тему политическими прогнозами, чем историческими исследованиями. Как бы то ни было, преобладающим в зарубежной историографии народничества оставалось либеральное (различных оттенков) направление, которое представляли не только публицисты, вроде француза Ж. Бьенштока[76], но и ученые-исследователи, как, например, Б. Пейрс, в годы первой мировой войны советник английского посольства в России, затем британский эмиссар у адмирала А.В. Колчака, а к 30-м годам авторитетный историк, удостоенный за свои опусы титула «сэр». Именно Пейрсу, может быть более, чем кому-либо, поныне обязана живучестью излюбленная идея западной историографии об альтернативности русской революции (дескать, либералы всегда отстаивали единственно разумный путь национального прогресса в России, встал на этот путь и царь Александр II, а революционеры своим безрассудным экстремизмом столкнули Россию с правильного пути в состояние хронической неустойчивости[77]).

В период между двумя мировыми войнами активно подключились к зарубежным изысканиям по русской истории отечественные белоэмигранты, которые переносили естественное неприятие социалистической революции на все революционное движение в России от Пестеля до Ленина. Самыми влиятельными из них на Западе оказались М.М. Карпович и Н.А. Бердяев – автор антикоммунистического бестселлера «Истоки и смысл русского коммунизма» (после распада СССР несколько раз переиздан в России). Тот и другой стали признанными классиками консервативного направления в зарубежном россиеведении. Оба они, а еще более их последователи сходятся в стремлении вывести «корни» большевизма из самых экстремистских проявлений народничества, преимущественно – из нечаевщины. Так, авторитетный за рубежом «нечаевед» М. Правдин прямо утверждал, что победа Октябрьской революции означала «господство нечаевщины над 1/6 частью земного шара»[78]. Этот же тезис развивают американские историки Р. Пайпс, А. Улам, английские – Р. Хингли, И. Берлин, немецкие – Г. Либер, К. Менерт.