Трой не имел определенного мнения о дельцах. Он решил, что, вероятно, Уиллоуби всесторонне обдумал свой выбор, прежде чем его обнародовать. И, поскольку Уиллоуби позаботился превратить военную администрацию в сборище присяжных поддакивателей, есть все основания полагать, что теперь он по этому же признаку подбирает немецких должностных лиц.
— Возражений нет? — спросил Уиллоуби. — Капитан Трой?
Трой почувствовал на себе тяжелый взгляд полуприкрытых глаз Уиллоуби.
— Нет, сэр! — сказал он. — Никаких возражений.
Иетс прошел мимо длинной очереди немцев, терпеливо дожидающихся в полуразрушенных коридорах кремменского полицейпрезидиума. Некоторые в очереди поторопились приветствовать его с преувеличенным жаром: «Guten Tag, Herr Leutnant!»
[14]. Кое-кто, видимо, хотел к нему обратиться, но он прошел не останавливаясь. Явившись к Уиллоуби, он узнал о том, что Трой в Креммене, и ему захотелось сразу же повидать капитана. Приглушенный гул голосов в коридоре проводил его до самого кабинета Троя и стих только тогда, когда он затворил за собою дверь.В кабинете был уже один посетитель. Трой стоял у окна, а рядом с ним стояла Карен, и оба не отрываясь смотрели на уходящие вдаль ряды развалин. На стук двери они торопливо обернулись, и Трой бросился навстречу гостю; его массивная фигура против света казалась черной и особенно большой.
— Иетс! — вскричал он. — До чего же я рад вас видеть! Сначала Карен, а теперь вы. Нет, решительно у меня сегодня большой день!
— Хелло, Карен! — сказал Иетс.
Карен подошла и протянула ему руку. Иетс вдруг подумал о том, что ей, в сущности, совсем не идет военная форма.
— Она приехала всего за несколько минут до вас, — рассказывал Трой. — А я уж думал — умру тут с тоски один. Я ведь теперь полицейский, слыхали? — Он выдвинул ящик письменного стола и вытащил горсть сверкающих новеньких полицейских значков. — Правда, совсем как в Нью-Йорке? Только вот герб кремменский… — Он прервал себя. — Вы ведь здесь побудете, да?
Карен с интересом разглядывала значок, пальцем водя по рисунку.
— Очень, очень мило, — одобрила она.
— Знаете что? — сказал Трой. — Тут есть один ювелир, я ему закажу сделать для вас такой же значок, только из золота и поменьше — будете носить его на счастье. Вы не откажетесь принять от меня такой подарок?
Она засмеялась:
— Приму с удовольствием.
«А ведь они прекрасная пара», — подумал Иетс, а вслух сказал:
— Я сейчас на минутку, только поздороваться. Но мы еще увидимся. Мне поручено выпускать газету для местного населения.
— Постойте, не уходите, — взмолился Трой. Ему хотелось остаться с Карен наедине, но в то же время он боялся этого.
— Нет, мне нужно в типографию, — невозмутимо сказал Иетс. — У меня там Абрамеску один.
— Абрамеску? — удивилась Карен.
— Вы его не помните? Маленький, толстым, еще у него брюки постоянно съезжают. Он теперь мой помощник.
— А где Бинг? — спросила она.
— Бинг… — повторил Иетс. — Что ж мы все стоим? — сказал он. — Давайте сядем. — Потом он сказал негромко: — Бинг погиб.
Карен склонила голову.
— Как это произошло? — спросила она, машинально вертя в руках полицейский значок Троя.
Иетс рассказал о гибели Бинга, опуская самые тягостные подробности. Но ей, так долго находившейся в непосредственной близости к фронту, нетрудно было дополнить нарисованную им картину.
— Он последнее время находился под началом Лаборда, — сказал Иетс, — а Лаборд — это была настоящая бомба замедленного действия: слышишь тиканье, но не знаешь, когда именно произойдет взрыв. Я говорил с Бингом, советовал ему уйти от Лаборда. Ничего не вышло. Бинг впал в какую-то апатию, все ему было безразлично. Он дошел до такого состояния, когда человек уже не дорожит своей жизнью.
— Мне он нравился, — сказал Трой. — Я охотно взял бы его к себе в часть.
Карен сказала:
— Хорошо все-таки, что он побывал в Нейштадте. Хотя бы это его желание исполнилось.
Иетс догадывался о том, как подействовало на Бинга посещение Нейштадта, но он ничего не сказал.
2
Вдова Ринтелен была монументальной женщиной. Все в ней было монументально — щеки, подбородок, глаза навыкате, рыхлое, оплывшее тело. Только руки и ноги были несоразмерно малы, и таким же несоразмерным казался ее голос, тоненький, робкий — результат долгих лет безраздельного господства Максимилиана фон Ринтелена над ее жизнью, как и над жизнью большинства населения Креммена.