«Крестоносцы» войны

Марианне все было понятно. Этот человек — помешанный. На мгновение она даже почувствовала к нему нежность — сидит тут, похожий на скелет, в своих полосатых лохмотьях. Но природная рассудительность не позволяла ей разжалобиться, пойти за ним, попытаться спасти его. Она подавила в себе чувство сострадания, однако сохранила сострадательную мину. Она заговорила с ним тихим, проникновенным голосом; Келлерман забыл всякую осторожность, и она без труда выкачала из него все, что ей нужно было узнать о профессоре — его окружение, взгляды, причуды; о его детях — их внешность, воззрения, привычки; о подробностях мюнхенского суда; о его жизни в лагере «Паула», об уроках средневековой латыни, которые он давал лагерному врачу — доктору Валентину. Чем дольше Келлерман говорил обо всем этом, тем он сильней увлекался и тем больше выкладывал ей; так что в конце концов беседа принесла ему приятную уверенность в том, что он вернул ее на стезю, по которой она некогда шла, а ей помогла составить довольно верное представление обо всем, что касалось профессора и его детей.

— Теперь вы понимаете мою мысль? — спросил он, глядя на нее затуманенными глазами. — Вы согласны помочь мне?

— Вам помочь? В чем?

Он пояснил свой замысел. Огромная, прекрасная здравница с широкими окнами, с террасами и соляриями, где жертвы лагерей и тюрем смогут найти сытную, здоровую пищу и заботливый уход; мастерские, где их будут учить новым, полезным видам трудовой деятельности; склады обуви и готового платья, где они приоденутся для вступления в новую жизнь.

— И все это возможно, достижимо. Стоит только протянуть руку и взять! Богачи и во время войны жили неплохо. Нам нужно организоваться, и мы сумеем осуществить это!

Недостатком воображения Марианна не страдала. Она ясно видела большой, залитый солнцем дворец, видела и себя на одной из его террас. Ее зрачки сузились, острый, напряженный взгляд словно пробивал сырые, покрытые плесенью стены «Преисподней».

Наконец она сказала:

— Я хочу того, о чем вы говорите. Я очень сильно этого хочу. И все это у меня будет. Гораздо раньше, чем у вас. Но я не собираюсь ждать, пока весь здешний сброд соберется с силами. Я молода и найду свои пути. Вы мечтатель, Рудольф Келлерман. Опомнитесь, взгляните на вещи просто…

Келлерман вздрогнул. Стены «Преисподней» снова надвинулись на него. Он увидел, как Марианна встала и вышла. Он даже не пожалел о ней.

Иетс и Карен заключили между собой товарищеское соглашение. Она станет помогать ему в выпуске газеты, которая печаталась на станках, уцелевших в подвале разрушенного здания кремменской «Allgemeine Zeitung». («Когда я жил в Колтере, — признался он ей, — мимо дома каждый день проезжал на велосипеде растрепанный мальчуган и бросал на крыльцо свежий номер газеты. Вот все, что мне известно о газетном деле».) А он зато будет передавать ей все попадающие в редакцию материалы, которые могут пригодиться для ее серии очерков: «Как живут в немецком городе при американцах».

Карен нравилось работать вместе с Иетсом, нравилось беседовать с ним на разные темы, нравилось, как он относится к Абрамеску. Она знала, что и Иетсу приятно ее общество.

Она спустилась в подвал, прошла мимо тихо позвякивающих линотипов, миновала уютный закуток, служивший одновременно и приемной и архивом, где безраздельно властвовал Абрамеску, и вошла в другой, еще более тесный закуток, служивший редакторским кабинетом Иетса. Иетс сидел, согнувшись над гранками; желтоватый электрический свет подчеркивал морщины в углах глаз, выдававшие, насколько состарила его война, заострял все тени, отчего тонкий нос казался длинным, щеки впалыми, а подбородок и лоб сильно выступающими вперед. А может быть, это сказывалось переутомление?

Иетс пододвинул ей стул.

— По делу или в гости?

— По делу.

— Всегда только по делу… Ну что ж… — он достал номер за прошлую неделю и вкратце перевел ей письмо в редакцию доктора Гросса. — Что вы на это скажете?

— Мне оно ни к чему. Устарелый материал. Об этом протесте мюнхенских студентов Текс Майерс уже писал для своей газеты.

— Вот как! — сказал Иетс. — Ну, а Келлерман?

— Кто такой Келлерман?

— Спутник профессора. Его товарищ по заключению. Они вместе бежали из лагеря «Паула». Вместе пришли в Нейштадт. Там они попали к нам, ко мне и Трою. Их привел Бинг.

Она молчала… Узкая, кривая уличка в Нейштадте, весеннее солнце на булыжнике мостовой; они с Бингом идут по улице; и вдруг внимание Бинга привлекают две одинокие фигуры, которых все сторонятся, — старик, сидящий на краю тротуара, и рядом его товарищ, устало прислонившийся к столбу…

— Ну, Бинг привел их к вам — а дальше что?

— Я хотел назначить этого Келлермана мэром Нейштадта. Но местный патер воспротивился, и мы помирились на аптекаре, которого потом повесили нацисты, когда вернулись в Нейштадт.

— Вы и сейчас не прочь сделать Келлермана мэром?

Улыбка исчезла с лица Иетса.

— Здесь мэров выбирает Уиллоуби.

— Не вижу все-таки для себя темы.