Крестовые походы

— Это правда, что в начале весны крылатые змеи летят из Аравии в Вавилон? — спросила Амансульта и до Ганелона дошло, что он действительно понимает дикий птичий язык Салаха, с которым провёл на мельнице почти год. Правда, ему, Ганелону, Салах говорил, что он бурджаси, купец, и рыцарь Бертран де Борн купил его для госпожи в Долине слёз, так называется в Константинополе рынок невольников, но, может, когда-то прежде Салах был солдатом, потому что он повторил:

— Да.

— А навстречу крылатым змеям вылетают ибисы и не пропускают их в Вавилон, это правда?

— Это правда, — ответил седой сарацин. — На востоке чтут ибисов.

— Это правда, что ладанные деревья в Аравии охраняются именно крылатыми змеями?

— Это правда, — ответил сарацин. — Змеи маленькие и пёстрые на вид и в большом количестве сидят на каждом отдельном дереве. Крылья у них, как у летучих мышей, а перьев совсем нет. Только тяжёлым дымом стиракса можно согнать змей с деревьев.

— Видишь, — обернулась Амансульта к Викентию из Барре. — Салах подтверждает. Это правда.

Рыцарь де Борн на балконе язвительно улыбнулся. Наверное, он не совсем понимал, о чём спрашивает Амансульта Салаха и это его сердило.

— Тебя как-нибудь зовут? — спросил Амансульта сарацина.

Он ответил:

— Салах.

— Это имя?

Сарацин кивнул.

— Попозже вечером ты расскажешь о своих краях этому благочестивому и знающему человеку, — Амансульта кивнула в сторону Викентия из Барре. И печально наклонила голову: — Среди моих людей теперь есть даже сарацин, а я не могу выкупить родного отца из плена.

— Господь милостив. Господь не забудет ни одного своего паладина.

Все обернулись.

— А-а-а... Брат Одо...

В голосе Амансульты не чувствовалось радушия — в замке Процинта не жаловали нищенствующих монахов.

Брат Одо благостно улыбнулся.

Узкие щёки брата Одо были изъязвлены следами пережитой им оспы, они выглядели, как хороший сыр. Благословляя Амансульту, брат Одо поднял правую руку и все вдруг увидели на его обнажившейся грязной шее светлый шрам, как от удара стилетом.

Сандалии брата Одо были запылены.

Брат Одо весь казался запылённым и усталым, но в круглых, близко поставленных к переносице глазах брата Одо горело жгучее любопытство.

С неожиданным испугом Ганелон вдруг отметил, что благочестивый брат Одо невероятно похож на страдающего Христа, очень удачно изображённого на каменном барельефе Дома бессребреников — некоего крошечного каменного монастыря, с некоторых пор принадлежащего святым братьям неистового проповедника блаженного Доминика, пешком пришедшего в Лангедок, говорят, чуть не из самой Кастилии. Там, на барельефе Дома бессребреников, сын божий с кротостью и терпением тоже высоко поднимает круглые брови над круглыми, близко поставленными к переносице глазами.

— Человек это всего только часть созданного Господом, он смертен и грешен, дитя моё, — улыбнулся брат Одо Амансульте. — Человек не должен умножать грехи, даже если он готовит себя к благочестивому делу.

И быстро спросил:

— Где ты изучила язык неверных?

— У меня служат разные люди, брат Одо. И мой отец благородный барон Теодульф всегда старался научить меня тому, что знал сам, — неохотно пояснила Амансульта. — Разве я умножаю этим грехи? Разве это не богоугодное дело — сделать всё, чтобы спасти барона?

— Да хранит его Господь! — брат Одо смиренно возвёл глаза горе, но в них пылало жгучее любопытство.

— Барон Теодульф не простой паладин, он искупил грехи подвигом и страданием. Он прощён. Он достоин спасения. Но истинно говорю, дитя моё, если ты хочешь сделать своим должником апостола Петра, смело жертвуй на нужды Святой церкви, ибо нет спасения вне церкви, а кто не признает Святую римскую церковь своей матерью, тот не признает Иисуса отцом.

Он быстро взглянул наверх, но рыцарь Бертран де Борн успел перехватить его взгляд и язвительно усмехнулся.

— Человек, конечно, только часть созданного Господом, — произнёс рыцарь Бертран де Борн своим неприятным скрипучим голосом, совсем не похожим на тот, каким он исполнял свои кансоны. — Но гораздо хуже, мерзкий монах, что человек чаще всего упражняет в себе только самое низменное, а потому очень быстро обращает себя в скота.

Он смерил брата Одо презрительным взглядом:

— В каком направлении упражняет свою душу благочестивый брат Одо?

— Аб хедис сциндере овёс, — смиренно ответил брат Одо, но круглые его глаза при этом странно блеснули и это был уже не блеск любопытства. — Моё дело отделять овец от козлищ. Моё дело спасать души живые.

— Мектуб, — зачарованно пробормотал Ганелон.

Слово вырвалось неожиданно.

Он хотел только подумать — судьба! — но слово вырвалось, и оно было произнесено по-арабски. Он ничего такого не собирался произносить, но ведь он понимал слова Салаха, и странный спор брата Одо с рыцарем тоже был ему как бы понятен.

Брат Одо удивлённо воззрился на Ганелона, а старая Хильдегунда перекрестилась:

— Не пристало мальчику говорить вслух такое!

Только Амансульта и Викентий из Барре восприняли произошедшее без удивления.

— Это тоже раб? — равнодушно спросил монах, щуря свои мышиные воспалённые глазки.