Крестовые походы

Ганелон смиренно держал в руках осквернённую лепёшку и не отставлял от себя осквернённую чашку. Он не хотел ссориться с грифонами. Их было много, они все были сильные и здоровые, а он несколько ослабел, почти не питаясь во время морского перехода.

Самые осторожные предупреждали Калафата:

— Не безумствуй, Калафат. Не заходи далеко, Конопатчик. Латиняне терпеливы, но однажды они взрываются. Ты, может, не видел, а мы видели. У этого латинянина под плащом кинжал.

— Кинжал? — Конопатчик нагло выкатывал чёрные влажные глаза и так же нагло хватал Ганелона за полу потрёпанного плаща: — У тебя есть кинжал? Зачем тебе кинжал, азимит?

Ганелон молчал.

Про себя он неустанно молил: Иисусе сладчайший, услышь, в помощи твоей нуждаюсь, всеми гоним, помоги мне. На мою лепёшку плюют, мою чашку оскверняют, мне тяжело, помоги мне.

Всеми силами он старался смирить вспыхивающую в нём ярость.

Господи, дай сил!

Господи, откуда зло, если ты есть?

И клал крест на грешные уста.

Прости, Господи. Откуда было бы добро, не будь тебя?

— У азимита плохой глаз, — осторожно предупреждал Калафата кто-то из матросов. — Оставь латинянина в покое, Конопатчик. Вот сейчас сюда спустится Алипий и всё услышит. В Константинополе, Конопатчик, Алипий прогонит тебя с корабля, если ты так и будешь приставать к его законному пассажиру. Алипий знает всех кормчих и всех купцов на внутреннем море. Если Алипий тебя выгонит, ты уже никогда ни к кому не устроишься даже самым младшим матросом. Отстань от латинянина.

Но Калафат уже вырвал кинжал из-под плаща Ганелона.

— Смотрите, это латинский кинжал, — грубо сказал он, держа оружие сразу двумя смуглыми волосатыми руками. — Видите, он очень узкий. Такие кинжалы латиняне называют милосердниками. Лезвие такое узкое, что им удобно колоть сквозь любую щель в латах, не только через забрало. Латиняне трусливы. Такими кинжалами они добивают раненых. Этот латинянин, наверное, украл кинжал. Я оставлю милосердник себе.

— Смотри, Конопатчик, азимит может пожаловаться Алипию.

Калафат засмеялся, показав неровные жёлтые зубы:

— Латинянин глуп и труслив. Вы же видите, что он труслив. Он никому не посмеет жаловаться. Он азимит. Он трусливый и грязный пёс. Он спешит в город городов христианский Константинополь. Наверное, он хочет что-нибудь там украсть, может даже святые мощи из большого храма. Латиняне стоят под Константинополем, они, наверное, хотят разграбить город городов. Латиняне везде воруют и грабят. У них никогда не получается как-то иначе.

— А может, так хотел Бог? — осторожно заметил кто-то из матросов. — Может, Господу было угодно отдать город городов латинянам? Помнишь, Конопатчик, толстый каменный столп в Константинополе на площади Тавра? Там внутри столба была лесенка, а снаружи много вещих надписей на всех языках. Так вот, там была и такая. «С запада придёт народ с коротко остриженными волосами, в железных кольчугах, и завоюет Константинополь».

Опустив глаза, Ганелон смиренно слушал матросов.

Он не показывал им, что понимает их речь. Он радовался, что они не знают того, что он прекрасно понимает их речь. Это не только радовало его, но и давало некое преимущество.

Узкий милосердник Ганелона тускло и злобно посверкивал в жилистых руках Калафата.

— Больше азимит не будет сидеть с нами за одним столом, — окончательно решил Калафат. — Начиная с этого дня он будет, как все мы, тщательно мыть палубу и посуду.

— Но он заплатил Алипию, — тревожно возразил кто-то. — Он заплатил Алипию настоящими деньгами. Он получил право проезда до города городов, а ты пристаёшь к нему. Ты отнял у него кинжал!

Свет небес, дева Мария! — молил про себя Ганелон, смиренно опуская глаза. Он боялся, что блеск его глаз испугает грифонов. Помоги мне, слаб я. Прошёл через многие испытания, много страдал, всеми оставлен. Неужели из страданий моих не произрастёт надежда? Помоги мне. Много раз прошу, помоги. Моя надежда сейчас так слаба, что её, как нежный росток, можно убить дыханием. Помоги мне! Дай мне силу найти Амансульту и спасти её несчастную душу. Дай не упасть, дай не сбиться с истинного пути только потому, что некоторые грязные грифоны плюют на мою пищу.

Калафат, злобно засмеявшись, кончиком милосердника сбросил со стола осквернённую его слюной чашку Ганелона.

Иисусе сладчайший!

Грязный грифон, отступник от веры истинной, смеётся над моей верой. Он смеётся над пищей моей и над питьём моим. Он хуже сарацина. У него злобные глаза, полные глупости и непонимания. Святая дева Мария, не дай мне впасть в гнев. Если этот грифон захочет меня ударить...

Святая дева Мария оберегала Ганелона. Матрос-грек Калафат по кличке Конопатчик не решился поднять на него руку.

Мелко крестясь, как всегда, что-то негромко приборматывая про себя, по лесенке спустился грузный Алипий.

Длинный багровый нос Алипия хищно поворачивался, он будто издали обнюхивал матросов. Левой рукой Алипий придерживал полы своего шёлкового халата.

— Почему у тебя в руках кинжал, Калафат?

— Мне подарил его азимит.