Крестовый поход

После торжественного ритуала обручения началось веселье, и Скай выпила слишком много глинтвейна, а она не привыкла к спиртным напиткам и стала напропалую флиртовать с гостем, колдуном Эстефаном Монтевидео. На испанце был удивительный, «хулиганский» черный смокинг с черной розой в петлице, и рядом с ее светло-зеленым вычурным платьем, которое Мелоди чуть не насильно заставила Скай надеть в качестве подружки невесты, он смотрелся потрясающе. С венком из бледных цветов на голове, украшенных лентами и тесьмой, красавица Скай словно сошла с картины эпохи Возрождения. Эстефану она очень понравилась.

Он подошел к ней с бокалом вина, и она сразу решила никуда не ходить и не переодеваться снова в черный кожаный корсет, красные юбки и черные туфли с пряжками, как собиралась вначале. Скай не успела опомниться и уже танцевала танго — а прежде она никогда не танцевала — в туфлях с высоченными серебряными каблучками, которые она поклялась сжечь, как только Мелоди и Ллевеллин Хайфолл дадут клятву хранить верность, пока они будут любить друг друга.

Потом Эстефан откупорил бутылочку испанского «орухо», которую принес с собой, и скоро она уже пряталась за одним из камней Стоунхенджа, отхлебывая из нее по очереди с ним и еще тремя колдунами, братьями по шабашу из Испании. Все они приехали из Кадиса. Эстефан сказал, что искусство магии там в большом почете, даже полы католической церкви выложены в виде пентаграммы. Он говорил так спокойно, так весело, так жизнерадостно, что Скай почти забыла о том, что во всем мире Проклятые захватывают власть, что они ненавидят и боятся ведьм и колдунов. И намерение родителей навсегда отказаться от магии казалось ей нелепым и смехотворным.

— Благодаря знанию магии los Malditos нам ничем не угрожают, — с жаром говорил он, не сводя с нее горящих глаз. — И все свои познания в магии я употреблю, чтобы уберечь тебя от них, cielito.

Он сказал, «солнышко мое».

Как волнуется кровь, когда такие слова говорит тебе настоящий мужчина! Теплый летний ветерок разносил вокруг огромных камней Стоунхенджа чары любви, чары страстного желания, и Скай влюбилась в Эстефана без памяти. Она была без ума от его приятного испанского акцента, от его смуглого, крепко скроенного тела, перед ним невозможно было устоять. Последний час общего веселья они провели, занимаясь любовью. Ей еще не было четырнадцати, она ни разу не ходила на свидание с парнем, и родители ее с ума бы сошли, узнай, что ему уже восемнадцать.

Но влюбленные хранили свои отношения в строжайшей тайне. В следующее полнолуние Эстефан признался, что Белые Колдуны таких, как он, называют Темными Колдунами, потому что они служат не Великой Богине, а Пану, богу леса. Она очень удивилась, что он оказался не тот, за кого себя выдавал, но это придавало их отношениям особую остроту. Вдобавок она так сильно любила его, что будь он хоть ворлок,[53] ей было бы наплевать.

Конечно, она скрывала свою с ним связь от родителей. Это оказалось не трудно: клану Йорков было не до того: для всех, кто занимается колдовством, росла угроза со стороны Проклятых, ведь любая ведьма способна распознать присутствие рядом вампира. Как ни странно, эта угроза предоставила Скай больше свободы, чем та, к которой она привыкла с детства. Они с Эстефаном чаще встречалась, и он каждый раз убеждал ее принять участие в обрядах поклонения луне вместе со своими братьями-колдунами.

Он даже перенес эти обряды на более позднее время, и она успела завершить свои обряды и присоединиться к нему. Они встретились в роще, под покровом темноты, все были в масках. Исповедующие Белую магию масок не надевают, но Эстефан объяснил ей, что у них такая традиция: много веков назад Белые маги подвергали гонениям Темных (на самом деле выражение «Темная магия» возникло просто в противовес «Белой»), и исповедующие Белую магию колдуны и ведьмы были так же нетерпимы к тем, кто поклонялся Пану, как католическая церковь к колдовству.

Ритуал почти полностью совпадал с ритуалом, в котором только что участвовала Скай, только вместо Госпожи Великой Богини хвала воздавалась Пану. Во время исполнения ритуальных песнопений она оставалась безгласна, и никто ее в этом не упрекнул. Заглянув к ней на следующее утро, Эстефан сказал, что она была magnified.[54] Она и чувствовала себя magnified… блаженной, полной счастья и света, а вовсе не тьмы.