Крестовый поход восвояси

– В трюме нашего корабля, – вновь залился соловьем мой друг, – находился груз солода для английских пивоваров и кули с мукой. Ну, во время шторма все это перемешалось, и когда вода начала поступать внутрь корабля, там образовалось такое тесто, что судно буквально всплыло, и нам пришлось прорубать дыры в палубе, чтобы забродившая смесь не разорвала корабль. Когда показался берег, мы все уже ютились на мачте, а чертово тесто поднялось до уровня фальшборта и начало вываливаться за борт.

– Да ну! – восхитилась девушка.

– То ли еще бывало! – Лис набрал полные легкие воздуха, готовясь начать очередную историю. – Вот однажды… – Набор таких «однажды» у Лиса был неисчерпаем.

– Господин фон Ингваринген. – Плотный коренастый боцман, чем-то неуловимо напоминавший северного моржа, остановился возле меня, склоняясь в почтительном, но не подобострастном поклоне. – Я хотел бы поговорить с вами наедине. – Он бросил на Лиса недобрый взгляд, очевидно, памятуя о клятвенном обещании отрезать и съесть боцманские уши, если тот еще хоть раз заикнется о присутствии женщин на борту.

– Да, я слушаю.

– Ваша юная принцесса, – гневно начал морской волк, – изволила похитить мой кинжал.

– То есть как похитить? – изумился я.

– Она велела мне показать его. Затем сказала, что он ей нравится, развернулась и унесла его с собой. Это очень хороший кинжал, очень дорогой, и я хочу получить его обратно.

– Да, конечно. – Я тяжело вздохнул и, оставляя Лиса затачивать лясы до бритвенной остроты, отправился возвращать имущество незадачливого ганзейца.

Что и говорить, с подопечной нам неслыханно повезло. Это миловидное дитя, уж никак не более четырнадцати лет от роду, выросшее во дворе между княжьими хоромами и гридницей, кометой носилось по кораблю, доводя до истерики мамок, экипаж и нас, своих великовозрастных нянек. Самоустранившийся от этих обязанностей Лис мерзко хихикал, цитируя время от времени куски из «Вождя краснокожих» О’Генри. Впрочем, на наше счастье, невеста принца Людвига была куда добрее и милее несносного сорванца с Дикого Запада.

Подойдя к двери каюты, я постучал, прежде чем открыть ее, и был немедля вознагражден за свою деликатность, поскольку, открой я ее сразу, нож, воткнувшийся в филенку в момент тактичных «тук-тук», имел реальный шанс войти мне аккурат в солнечное сплетение. Оценив этот факт, я выдернул из двери кинжал и стал вертеть его в руках.

– Судя по клейму, «Золинген», хотя и посредственный, – завершив осмотр, констатировал я. – Ваша светлость, и стоило забирать у бедного моряка столь нужную ему вещь? К чему он вам?

– А мне нравится! В конце концов, почему у меня нет кинжала?

– Зачем вам оружие, маленькая барышня, – усмехнулся я, дивясь комичному гневу юной княжны.

– У каждого вольного человека должен быть кинжал! – не вдумываясь ни секунды, выпалила она. – Только рабы ходят без них. Это каждый знает.

– Но наш боцман тоже вольный человек, – пытался увещевать ее я. – И он весьма дорожит своим оружием.

– Ну так подарите ему какой-нибудь перстень или десяток золотых монет, и пусть он купит новый. А этот я оставлю себе. Впрочем, – глаза несносной девчонки хитро блеснули, – я готова вернуть боцману его ножик, если вы подарите мне свой.

Я кинул на вымогательницу гневный взгляд. Кованный из метеоритного железа кинжал, стружащий гвозди, как карандаши, стоил, вероятно, поболе, чем вся годовая продукция кузен «Золинген».

– Пожалуй, я лучше подумаю, чем одарить бедного моряка, чтобы он не так горевал.

Я поклонился и развернулся, собираясь уходить.

– А жаль! – в спину мне крикнула дочь Мстислава Киевского. – Я уж совсем было собралась отдать ему эту дрянную железяку.

* * *

Наше безмятежное плавание продолжалось недолго. Спустя пару дней после выхода в море с северо-запада потянул пронзительный холодный ветер, и небо, сохранявшее доселе голубизну индейского лета, быстро затянулось изнуряюще низкой серой пеленой, от которой, казалось, отражались и падали вниз слова, сказанные даже самым тихим голосом. Потом ветер стих, и небеса, теперь лишь едва светлевшие в дневное время, опустились совсем уж на клотики мачт. Понимая, чем грозит подобное затишье, матросы, и до того не приветствовавшие присутствие женщин на борту, теперь, завидев их, начинали бормотать проклятия, одаривая ни в чем не повинных барышень весьма недружелюбными взорами.

Заметив это, я распорядился эскорту не выходить на палубу без оружия, и на некоторое время подобная демонстрация силы заставила мореходов прикусить язык. Уж и не знаю, сколько это могло еще продолжаться, но вот очередной ночью, сырой и душной, так что казалось, воздух можно нарезать ломтями, испуганный голос вахтенного разнесся над палубой, пугая дремлющих на бортах чаек:

– Огни святого Эльма!

Я выскочил на палубу, застегивая на ходу перевязь меча, и жуткое завораживающее зрелище предстало моему взору. На клотиках мачт, на ноках рей голубовато-желтым светом играли огоньки, отчего-то весьма напоминающие мне поминапьные свечи.

– Огни святого Эльма! – единым выдохом пронесся по толпе суеверный шепот. – Мы обречены.