Крестовый поход восвояси

— Слово твое, Володимир свет Ильич, мудрое. Да только к чему о том речь вести? Завтра сеча злая, река кровью потечет. На утро живы ли будем? Из боя выйдем, там и глянем, — негромко и, как всегда, отчетливо отвечал князь Мстислав Киевский. — Коли за нами победа останется, отчего ж мне перечить? Сын императора Фридриха — партия хорошая для моей Аленки. Ну а коли изменит удача, не до пиров будет, не до свадеб. — Князь поднялся с места и, едва кивнув нам, произнес: — К дружине пойду, Володимир. Ночь все темнее, а поутру великое дело делать будем. Отдохнуть бы.

Мы чуть посторонились, пропуская мимо начальника полка правой руки и, дождавшись, когда Муромец останется один, поясно поклонились военачальнику.

— А, побратимы, — устало вздохнул Ильич. — С чем пожаловали, молодцы?

— Соображение тут имеется, — промолвил Лис с той хитрой интонацией, какая появлялась у него всегда в подобных случаях.

— Что ж, внемлю вам, излагайте. — Муромец оперся рукой о стол и приготовился слушать.

И мы изложили. Володимир Ильич внимательно выслушал наши выкладки, временами усмехаясь и оглаживая ладонью густую бороду.

— Дельно. Зело дельно. Со стрелами хитро удумали. Да вот только что же получается: половцы за нашими спинами весь бой отсидятся, а мы за них свои головы сложить должны?

— Володимир Ильич, — я лихорадочно начал подыскивать слова, способные убедить полководца в моей правоте, — половцы удар конницы татарской не снесут, они отродясь таких ударов не держали. Они хороши в догоне да в ближней сече. Вот их как раз в догон и надо будет пустить, коли нам удастся с татаровей гонор сбить.

Муромец согласно качнул головой.

— Мудро баешь. Да твои-то ганзейцы, поди, тоже пятками засверкают.

— И пусть себе сверкают, — вставил Лис. — То хитрость будет. Этот блеск глаз ворогу застит, нам же оно только на пользу.

— Четыре сотни пеших генуэзцев не пять тысяч конных половцев. Эти дальше строя щитов не убегут. А вот половцы, как Бог свят, ряды смешают. Ну а коли будет Господня воля, так мы отвадим татарву в гости ходить не спросясь.

— И быть по тому, — подытожил Муромец, расплываясь в улыбке. — Ох хитры, побратимы! Ох хитры!

В этот момент пола шатра распахнулась, и мы с Лисом тут же, с места наповал, лишились дара речи. Низко нагибая голову, чтобы не цеплять поднятую кольями кожаную крышу, в ставку вошел Муромец, только в талии поуже, лицом помоложе да бородой покороче. В руках у него было нечто, покрытое персидским ковром, напоминающее по очертаниям клетку для гигантского попугая. Впрочем, термин «гигантский», очевидно, не совсем уместен, когда речь шла о чем-либо, связанном со столь выдающимся представителем рода человеческого.

— Илюшенька свет! — сорвался со скамьи наш славный полководец. — Здрав будь, сынок.

— И тебе поздраве, батюшка! — Младший Муромец аккуратно опустил клетку наземь и устремился в широко раскрытые отцовские объятия.

— Вот, други мои, — обрадованный Володимир Ильич гордо хлопнул свою помолодевшую копию по плечу, — сынок мой, Илюшенька. — И тут же теряя к нам интерес, вновь повернулся к сыну: — Что ж ты так долго-то?

— Так ведь, знамо дело, далек путь сюда от Ульяниной слободы. Да и с тварью особо не разбежишься.

— Как там она? — переходя на деловой тон, спросил старший.

— Тварь-то? Да что с ней станется! Жрет за троих, гадит за пятерых… тьфу, нечисть, одним словом.

— А посвист-то не ослаб?

— Какой ослаб! Возы груженые переворачивает. Намедни вон вола на дуб зашвырнул, так еле стащил.

— Ну, вот и славно. Стало быть, други, подмога вам будет. Ну что, Илюшенька, пойдешь в передовой полк?

Молодой Муромец широко улыбнулся, словно получив долгожданный подарок:

— Ну дык, за честь почту, батюшка.

— И тварюку с собой бери. Только приладь ее получше, чтоб наших не посшибала.

В лагерь мы возвращались втроем. Лис, без умолку засыпавший нового сотоварища уверениями в том, как много слышал о нем лестного, вогнал молодого Муромца в такое смущение, что тот лишь бормотал, потупясь:

— Да ну, то батьковы дела… А то дедовы… А я-то?

Из клетки, прилаженной за спиной богатыря, время от времени слышалось не то ворчание, не то злобное подвывание.

— Цыть, погань несытая! — рявкал Илюшенька, хлопая ладонью по скрытой ковром клетке. — По мордам захотел?

Мы с Лисом переглядывались, недоумевая, чем вызвано столь нелюбезное отношение к загадочной зверушке.

Костры нашего лагеря были уже совсем близко, когда зоркий Лис, приложив козырьком ладонь к глазам, бросил удивленно:

— Шо-то я не понял. Князь к нам какой-то в гости пожаловал или шо?

Я всмотрелся в ночную тьму и также увидел то, что вызвало недоумение моего друга. Недалеко от одного из наших костров на превосходном белом аргамаке восседал витязь в драгоценном цареградском доспехе, в алом с золотой каймой плаще и шлеме с золоченой личиной. По мере приближения мы имели возможность убедиться, что все остальные предметы убранства как всадника, так и его коня были под стать ранее увиденному.