Кричи громче

Целенаправленно опускаю взгляд. Притормаживаю на содранных коленках своей святоши. Сегодня она не смогла надеть штаны. В мужских трусах, как в шортах, вышивает^[8]. Мне жаль, что так получилось. Просто не подумал о последствиях, когда трамбовал Марусю на жестком ковре на четвереньках. Мне правда жаль. И вместе с тем не могу не любоваться ею. Кроя серьезное и невинное личико, она так охренительно пóшло выглядит. Готов поклясться, что не видел ничего более сексуального, чем святошины содранные во время траха коленки.

Зажимая зубами сигарету, ухмыляюсь и вскидываю взгляд к ее глазам. Машка, конечно же, моментально посыл распознает. Краснеет и негодует, от этого только краше становится.

– Ты прекратишь?

– Что? – моя очередь клеить бесхитростную рожу.

– Смеяться надо мной.

– Я не смеюсь.

– Ты смотришь на меня, как…

– Как?

– Знаешь, как!

Затягиваюсь никотином и не спешу его выдыхать. Паузу выдерживаю, продолжая смотреть ей в глаза.

– Ты милая, пиздец, – используя доступные моим заурядным мозгам слова, собираю из них кривой комплимент. Голос после курева совсем сел, только выдал никотин, еще не продышался. Кроме всего, конечно же, не могу сдержаться, чтобы не добавить: – И пошлая.

– Я не пошлая, – бурно протестует Маруся. – Это некрасиво. Некрасиво так говорить!

– Красиво. Охуеть, как красиво, – упорствую, машинально меняя настрой. Взглядом и голосом давление оказываю. – Я, между прочим, тебе тут почти стихи слагаю, девочка-бензопила. Но, увы, бля… Как грится, обидеть поэта может каждый… – Довольствуясь тем, что она растерялась, в режим атаки перехожу: – Хочу тебя раздеть. Сейчас.

– Ярик, свет, – напоминает самым суровым мамским тоном.

Для наглядности еще и пальцем в лампочку тычет.

– Неученье.

– Что?

– Ученье – свет, неученье – тьма. Играем?

– Нет, – указательный палец заменяет средний. Это уже точно мне. Не лампочке. – Ты меня обидел.

– Пиздец, какие мы нежные. Избалованные, млять.

– Придержи свое мнение… – Закончить ей не даю. Поймав запястье, притягиваю вниз, пока на колени мне не приземляется. – Козел… Я ударилась.

– Тихо посиди, – свободной рукой сигарету выбрасываю и, скашивая губы, выдыхаю последнюю порцию никотина. – Сейчас тебе кое-что расскажу.

– Что, блин?

– Басню Крылова!

Кумарит, когда она как ёрш.

– Ты ни одной не знаешь!

– Проверим? – ехидно усмехаюсь только потому, что она делает то же.

– Ну-ну. Угу.

– А поконкретнее?

– Мм-м?

– У тебя язык от вранья распух?

– Мой язык… – начинает святоша интригующим тоном.

– Твой язык?

– В нормальном состоянии. И я никогда не вру.

– Только это и делаешь!

– Ах ты… – не отыскав достаточное количество веских слов, скорчив вредную мордаху, вываливает язык, как аргумент.

Бросаюсь вперед и прихватываю его губами. Контакт между нами длится жалкие секунды, однако этого хватает, чтобы произошел обмен жидкостями. А дальше реакции несутся, как колесо с горы. Все врожденные и приобретенные рефлексы запускаются и шандарахают по самообладанию.

– Меня нельзя целовать, – шепчет медленно Маруся и облизывается.

Я ее вкус тоже ощущаю.

Мне голодно. Так дико голодно, что я не могу держаться. Как зверь, лизнувший кусок свежайшего мяса. Ты ему сто раз скажи «нельзя»… Он убитым рискует быть, но сорвется. Я так же.

Святоша же… Смотрим друг другу в глаза и практически одновременно навстречу устремляемся. Срать на свет даже ей. А уж мне… Сталкиваемся и сразу же жадно сосаться принимаемся. Со слюнями, неосторожными укусами и прочими вытекающими.

Руками ее не трогаю, опасаясь, что именно это отрезвит и врубит внутри Маруси пресловутую красную лампочку. Лишь запястья держу, пока сама дергаться не начинает, порываясь и так и сяк забросить руки мне за шею. Помогаю, не отпуская. Перекидываю и уже там, прислушиваясь к движениям святоши, освобождаю.

И, мать вашу, ошибаюсь.

Все ее действия вмиг замедляются. Не жду, когда отстранится. Первым ее отталкиваю. Не потому, что обидеть хочу. Чтобы не успела убежать.

Отодвигаю ее и тотчас фиксирую рукой затылок. Физически отвернуться не сможет. Вынуждена смотреть мне в лицо.

– Я тебя трахал. Слышишь, Маруся? Смотри в глаза, – выдаю на эмоциях жестко и громко. – Смотри и слушай. Я. Тебя. Трахал. И еще буду. Я тебя…

Останавливает меня хлесткая пощечина. Прилетает так резко, никак среагировать не успеваю.

Сказать, что не ожидал от святоши – ни хрена не сказать. Думаю, она и сама от себя не ожидала. Смотрит после перепуганно. Расширенные глазища стремительно заливает слезами.

Боль со звоном расходится. С каждой убегающей секундой жжет кожу все острее и ярче. Огнем пылает. Не унять.

Но хуже ощущения, что в груди разворачиваются. К горлу все подступает, громоздится и рассыпается, словно карточный домик.

– Мы так не договаривались, – дрожит Машка на выдохе. – Ярик… – касаясь моей щеки кончиками пальцев, с сожалением качает головой. – Прости, – выговаривает, будто по буквам. С трудом и очень тихо. – Я не хотела. Честно.

Может, я и заслужил… Да наверняка заслужил. Дело не в том, что обидно и больно. Все это чухня, не достойная мыслительной переработки.