Кричи громче

Дело в том, что отрезвляет забористо. Со вчерашнего дня я в священном передозе от Маруси ходил, а тут махом рубануло. Что имеем на выходе? Меня ломает. Скручивает и колошматит изнутри.

Не отдаю отчета своим действиям, когда совершаю рывок и опрокидываю святошу прямо на плитку. В последний момент ладонь под голову ей подставляю и сам от своей агрессии охреневаю.

У Машки слезы просыхают. Смотрит с диким ужасом. Уверен, что у меня в глазах почти то же самое, хоть и злоба еще не стихает.

– Уходи, – выталкиваю, но отпустить ее не могу.

– Нет, – выговаривает без промедления. – Нет, я не уйду! Буду с тобой!

– Нет, не будешь!

– Буду!

Орем друг другу в лица.

– Я сказал, уноси ноги, Маруся!

– Нет!

Я не совершаю ни единой гребаной попытки ее отпустить, но она зачем-то вцепляется в меня руками и ногами. Такую силу вырабатывает, что я теряю равновесие, утыкаясь лицом ей в шею.

– Ярик, Ярик… Вместе. Вместе. Вместе, – повторяет, как заведенная.

Давление внутри меня разительно падает. Крышу больше не срывает. И все же сам себе не доверяю. В Чернобыле тоже был момент спада, а потом как рвануло – пол Европы накрыло.

Я ведь тоже атомный.

Но и Титова…

– Что хочешь, делай, Ярик. Все выдержу, – шепчет прямо в ухо мне. – Я тебя выдержу.

– Не. Провоцируй. Меня, – выцеживаю через силу.

– Буду, знаешь же… Всегда буду.

Твою мать, бл*дь…

– Знаю, знаю…

Так мы и застываем на холодном полу ванной. Лежим неподвижно в тесных, буквально удушающих объятиях, пока не выравнивается сердцебиение.

А происходит это очень нескоро.

Марусю начинает потряхивать от холода. Меня же подобным образом нервный отходняк ловит. Хотя, может, и ее тоже попускает. Чувствую под ладонями крупные мурахи и предполагаю, что замерзла. Только тогда отмираю и принимаюсь курсировать по ее телу руками. Глажу осторожно, в попытках согреть.

– Зад-дубела… – подтверждает и одновременно одобряет мои действия святоша. Трудно предположить, сколько времени так пролежали, но учитывая, как охрип ее голос и затекли мои мышцы, долго. – Ты тоже?

– Да, – лгу я.

Выключается свет, и мы куда-то летим. В прямом и переносном смысле. Пол как будто проваливается. Голова кругом заворачивает.

– Согрей, Ярик… – не просит, практически умоляет.

Согреваю, конечно. В этот раз я ее – нежно и медленно. На полной скорости сердца. Но со всеми страховками.

Раскачиваю. Баюкаю. Люблю.

Глава 38

Мария

Всё нормально.

Я думаю, что всё нормально… Нет, я убеждена! Неважно, где мы находимся. Нельзя вот так… Был человек, и нет его. Нельзя! Мы есть. Слышите?

Мы есть. Нас не стереть.

Закусывая губы, стараюсь сдержать рвущиеся из горла всхлипывания. Упрямо смахиваю слезы, в остальном сохраняя неподвижность. Кровать и без того каким-то волшебным образом бесконечно под нами поскрипывает.

– Ты плачешь? – голос Ярика звучит тише, чем обычно.

Помимо ровно стучащего сердца под моей щекой, улавливается слабый гул, формирующийся на выдохе этого короткого вопроса. Люблю лежать на его груди и слушать, когда он говорит. Словно изнутри чувствовать.

– Почти… нет.

– Это… потому что я обидел тебя?

– Нет, я не обижена, Ярик. Просто накатило. Это всё… – всхлип все же вырывается. – Чертов бункер… Слишком много эмоций.

– Не слушай их. Слушай меня, Маруся.

– Я слушаю, Яричек, – крепче обнимаю его. – Слушаю, – не вру ведь, но едва выговорив это, срываюсь на плач. – Я так хочу домой… – все, что скопилось, прорывается. Рыдаю, как маленькая. Хватаюсь за него, забывая адекватно распределять силы. Больше царапаю, конечно, своими суматошными движениями. – Когда, Ярик? Когда уже?

Мне так нужны ответы… Мне необходима надежда.

– Не знаю, маленькая, – выговаривает как будто с трудом. И сердце его стучать тяжело начинает. Как мое… Толкается, подрывая литую целостность мышц. – Но скоро, – знаю, что обманывает. Знаю… И верю.

– Скоро, – цепляюсь за это слово. – Скоро… Знаешь, – резко сажусь. Утирая слезы, нервно смеюсь. – Знаешь, что самое странное?

– Что?

Градский тоже садится. Оттесняя меня к стене, закидывает мои ноги себе на бедра. Охотно обвиваю. Часто дышим друг другу в губы.

– Самое странное то, что… Когда свет горит, я хочу его погасить. А когда его нет, хочу, чтобы включился. Это нормально вообще?

Нет, не нормально.

– Нормально. У меня так же.

– Правда?

– Правда. Так происходит потому, что мы стремимся к элементарному контролю ситуации.

– Да… До бункера не поверила бы, не поняла… Это место отобрало у нас свободу, а свет – он будто окончательно воли лишает.

– Дыши, Маруся. Глубже дыши, – и сам воздух мне между губ выдыхает. Слабо касается, просто находится очень близко. – Нас не сломать, м-мм, святоша?

– Не сломать, – соглашаюсь.

И, наконец, полной грудью вздыхаю.

– Поговорим?

– Угу, – машинально задираю подбородок, когда Ярик принимается мягко целовать мне шею. – Можно я… Я спрошу?

– Валяй.

– А в Израиле… Тогда, помнишь… Как получилось… Хм… – не знаю, как правильно сформулировать.

– Помню.

На несколько секунд теряюсь. Глядя в темноту, заторможенно моргаю.

– Хм… Ты ничего не говорил… И я… Я подумала, что ты был слишком пьян, чтобы запомнить.

– Помнил. Помню.