Крид: ЗА ОРДУ!!!

Однако это сияние было недолгим. В следующий миг, как только вспышка достигала своего пика, из глубины белого мрамора всходило сияние совершенно иного рода — могущественный, непреклонный свет, излучаемый самим Архангелом. Этот свет был безупречно чист, беспощадно ярок, и он мгновенно выжигал все прочие цвета, оставляя после себя только глубокие, чёрные, как бездна, линии обсидиановых прожилок. Они словно проступали из глубины камня, подчёркивая свою вечную, непоколебимую сущность. В этом мгновенном противостоянии двух сил — бурлящей, непредсказуемой энергии и спокойной, могучей грации Архангела — заключалась вся суть его вечной борьбы со старым противником. Свет трона словно признавал силу древнего оппонента, его вечное присутствие в самой сути божественного престола.

Бесконечность тяготила Михаила. Не вечная война, не бремя ответственности за судьбы миров — нет. Тяжелее всего была сама вечность, безбрежная и неизменная, словно застывшее море под мертвенно-серым небом. В ледяных чертогах, высеченных из антрацитового мрамора, царила не тишина, а глубокий, давящий шум времени — неумолимое тиканье веков, непрерывный поток событий, протекающих мимо, словно призраки. И в этом потоке он оставался один, вечный страж, обречённый на бесконечное служение.

Его мраморный трон, пронизанный прожилками обсидиана, пульсировал призрачными вспышками шартрезного и бирюзового, отражая бурлящую в нём энергию миллиардов жизней. Но Архангел не чувствовал этого сияния. Он погрузился в себя, в бескрайние чертоги своего ума, ища утешения в забытых воспоминаниях, в призрачном эхе прошедших битв.

Там, в глубине его бытия, он видел не только великие победы и торжества, но и бесконечные потери. Лица павших воинов, взгляды погибших богов, шёпот умерших миров — всё это наполняло его сердце глубокой, неизбывной тоской. Он видел бесконечный поток кровопролитий, безжалостный круговорот жизни и смерти, и в нём не было ни смысла, ни цели. Только вечный цикл войн и разрушения.

Усталость пронизывала его, эта глубокая, до костей усталость, казалось, была частью его самого. Он жаждал покоя, но не того пассивного бездействия, что приносит забвение, а глубокого, истинного покоя, что ждёт после конца всего. Не безмолвия в небытии, а спокойствия после величайшего торжества, после победы над самой тьмой. Архангел мечтал о грандиозном огненном финале, о миге, когда всё завершится, когда он сгорит в горниле войны и Рагнарёка, очистившись от бремени вечности. Тогда, и только тогда, он сможет наконец-то найти истинный покой. Но до этого ещё предстояло пройти бесконечно долгое путешествие по туманному морю времени. И это значительно усиливало и так невыносимую тяготу вечности.

Бесконечность давила не только весом времени, но и грузом воспоминаний. Они накатывали на Михаила волнами, каждая — удар бушующего моря в берег его исстрадавшейся в край души. Лица павших братьев и сестёр, любовь и печаль, смерть и надежда — всё это проносилось перед его внутренним взором, бесконечный калейдоскоп вечности. Но всегда в конце этого круговорота, словно горький привкус в конце трапезы, возникало лицо Виктора Крида.

Крид. Это имя ранило Архангела сильнее, чем меч. Бессмертный, что насмехался над самой сутью бытия и самим понятием смерти. Каждая потерянная битва, каждый павший друг, каждая пролитая слеза — всё это сводилось к одной навязчивой идее: найти и наказать Виктора Крида за его беспечность и проклятие вечной жизни. Но он ускользал, словно призрак, и его бессмертие казалось Михаилу оскорблением самой справедливости.

И вот тогда, среди призраков павших воинов, появлялось его лицо — лицо улыбающегося ублюдка, возвышающегося над горами трупов. И в этот миг Михаил не был Архангелом, хранителем всего святого. Он становился животным, одержимым яростью, поглощённым огнём ненависти. Вспышки на его мраморном троне становились сильнее, чаще, беспорядочнее, отражая бурю, разрушающую его душу. Он терял контроль, терял лицо, погружаясь в бездну собственных эмоций, в беспощадный вихрь гнева и отчаяния.

Но каждый раз, исчерпав свой запас ярости, он останавливался. Останавливался на грани безумия, оглядываясь в бесконечность своих чертогов. И тогда, в самом сердце бури, он улавливал тихий шёпот своего сознания. Шёпот самокопания. Шёпот, призывавший к самоанализу. Почему он позволяет себе опускаться до уровня своего врага? Разве это не победа Крида, если он заставляет Михаила унижаться до его низменных инстинктов?

Этот шёпот, это самокопание и было его истинным мучением. Вечная война и борьба с самим собой, попытка сохранить свою душу в бесконечном потоке крови и разрушения. И в этом одиночестве и вечной борьбе заключалась его истинная, неизбывная боль. Медитация становилась не бегством, а единственным средством сохранить себя, свою душу, саму свою суть перед лицом вечности.