Крик

Странное, волнующее и какое-то обрадованно-преданное и поощряющее чувство испытывал я в тот момент от этого сахарного вкуса ее губ. Я недоумевал, когда же она успела попробовать сахар, и было радостно, что сахар этот был моим подарком, и мне хотелось сказать ей спасибо за то, что она попробовала его украдкой... Я думал об этом, насильно целуя ее и чувствуя слабею-щую силу ее рук, упершихся мне в грудь. О том, что она заплакала, я догадался по вздрагивающим плечам,- лицо ее было в моей власти, но я его не видел, и испугался, и стал умолять простить меня и гладить ее голову обеими руками.

- Я хороший! - убежденно, почти зло сказал я.- У меня никогда никого не было... Вот увидишь потом сама!

Что и как могла она увидеть потом, я до сих пор не знаю и сам, но я говорил правду, и видно, она ее услышала, потому что перестала плакать.

- Я больше не прикоснусь к тебе пальцем! - верующе сказал я. Она подняла ко мне лицо, держа сцепленные руки на груди, и с укором сказала:

- Хоть бы узнали сначала, как меня зовут!

- Машей,- сказал я.

- Мари-инкой,- протяжно произнесла она, а я качнулся к ней и закрыл ее рот своими губа-ми. Я чувствовал, что вот-вот упаду, и вдруг блаженно обессилел; я куда-то падал, летел, и мне не хватало воздуха. Я разнял свои руки и прислонился к стене амбара, а Маринка кинулась прочь.

- Подожди! крикнул я.- Подожди минуточку!

Она вернулась, издали тронула пальцем пуговицу на моей шинели и сказала:

- Ну, что это вы? А шапка где?

Она нашла ее под ногами и протянула мне.

- Мари-и-инка,- произнес я как начальное слово песни и стал целовать ее - напряженную, трепетную, прячущую лицо мне под мышку.

- Не надо... Пожалуйста! Ну разве так можно!..

- Скажи: "Ты, Сергей",- просил я.

- Нет,- отбивалась она.- Не буду...

- Почему?

- Я боюсь...

- Чего?

- Не знаю...

- Ты мне не веришь?

- Не знаю... Я боюсь... И, пожалуйста, не нужно больше целоваться!

- Хорошо! - отрешенно и мужественно сказал я.- Больше я к тебе пальцем не прикоснусь!

До ее дома мы дошли молча. Она поспешно и опасливо скрылась за калиткой палисадника и, невидимая в черных кустах, песенно сказала:

- До свидания!

- Я приду завтра! - шепотом крикнул я.

- Нет-нет. Не надо!

- Днем приду, а потом еще вечером... Хорошо?

- Я не знаю...

Через пять минут я был в окопе.

В девять утра на наш пупок прибыл Калач в сопровождении своего начальника штаба и нашего командира роты.

- Младший лейтена-а-ант! - не останавливаясь, идя с подсигом, как все маленькие, закричал Калач еще издали, и я враз догадался, что сейчас будет,- ему доложили о валенках. Может, еще ночью кто-то стукнул, черт бы его взял! Я побежал к нему, остановился метров за пять и так врезал каблуками, что он аж вздрогнул.

- Командир второго взвода третьей роты четыреста восемнадцатого стрелкового батальона младший лейтенант Воронов по вашему приказанию явился!

У меня получилось это хорошо, и, наверно, я правильно смотрел в глаза майору, потому что он скосил немножко голову, как это делают, когда разглядывают что-нибудь интересное, потом обернулся к командиру роты:

- Видал орла?

Капитан Мишенин пощурился на меня и вдруг подмигнул. Ему не нужно было это делать - я ведь тогда весь был захвачен широкой и бездонной радостью, поэтому не выдержал и засмеялся.

- Что-о? - рассвирепел Калач.- Тебе весело? Мародерствуешь, а потом зубы скалишь? В штрафной захотел?

- Никак нет, товарищ майор! - доложил я.

- Куда девал государственное имущество? - спросил он. Я не совсем понял, и тогда Мишенин негромко сказал:

- Это кооперативное, товарищ майор.

- Все равно! - отрезал Калач.- Где валенки, я спрашиваю?

- У бойцов на ногах,- ответил я.

- На ногах? - опешил майор.- Сейчас же возвратить! Немедленно! Самому!

- Есть возвратить самому! - повторил я и обернулся к окопу: - Разуть валенки-и!

Я любил в эту минуту Калача. Любил за все - за его рост, за то, что он майор, за его ругань, за то, что он приказал мне самому отнести валенки в амбар... Они все, кроме двух пар, были изрядно испачканы землей и растоптаны, и бойцы начали чистить их, а Васюков, когда удалилось начальство, спросил меня:

- Может, вдвоем будем таскать?

- А ты не слыхал, что сказал майор? - ответил я.- Мне одному приказано.

- Да откуда он узнает!

- От стукача, который доложил ему!

- Это верно,- вздохнул он.

Я захватил под мышки шесть пар валенок и побежал к амбару, и за дорогу раза три складывал валенки на землю и поправлял на себе то шапку, то ремень и портупею. Сердце у меня давало, наверно, ударов полтораста в минуту, и когда я увидел запертые двери амбара, то даже обрадовался - я боялся увидеть Маринку днем, боялся показаться сам ей.

Я долго сидел на крыльце амбара - курил и глядел в поле, и когда от махры позеленело в глазах, неожиданно решил идти за Маринкой.

В селе оказалось много изб с палисадниками, и я выбрал тот, где кусты были погуще, и, ссыпав валенки во дворе, постучал в двери сеней. Я на всю жизнь запомнил дверь эту - побеленную зачем-то известью, с засаленной веревочкой вместо ручки. Большими печатными буквами-раскоряками пониже веревочки объявлялось:

"МАРИНКА ДУРА"