Крик болотной птицы

— Не меньше десяти верст, — ответил старик.

— Во как, — безучастно произнес Лысухин. — Не меньше десяти верст… А что, немцы в хуторе есть? Или, скажем, полицаи…

На этот вопрос старичок отчего-то долго не отвечал. А затем сказал:

— Есть. Полицаи… С утра наехали — целая орава. Кого-то ищут… Шарят по домам да по сараям. Того и гляди, доберутся и сюда. А ведь доберутся, — тоскливо произнес старик. — Сарайчик-то хотя и на отшибе, а все равно — доберутся. А у меня старуха. И дочь с внуками…

Больше старик не сказал ничего, да больше ничего и говорить-то было не нужно. Все было понятно и без того. Коль полицаи доберутся до сарайчика, то обнаружат в нем Лысухина. А коль обнаружат Лысухина, то худо придется и самому старику, и его старухе, и дочери с внуками, и всему хутору. Вот такой, значит, получается расклад — четкий и понятный.

Обо всем этом Лысухин думал так, будто он размышлял сейчас не о себе самом, а о ком-то постороннем, о ком-то, кто к нему не имеет никакого отношения. По сути, это были размышления о собственной смерти, но даже это Лысухина сейчас не пугало. И неизвестно, что тому было причиной — характер ли капитана, полученная ли им рана, подспудное ли осознание того, что сейчас война, а он солдат, и, значит, пока он жив, ему надо воевать и надо побеждать.

— Не волнуйся, отец, — сказал Лысухин. — Я сейчас уйду из твоего сарая… Все будет хорошо. Разве я не понимаю… Вот только помоги мне подняться, а то что-то я совсем ослаб…

Старик суетливо подбежал к Лысухину и помог ему встать.

— Спасибо, отец, — улыбнулся Лысухин. — Коль я встал, значит, еще повоюю… Ты вот что… Ты одолжи мне свои вилы.

— Вилы? — удивился старик.

— Да, вилы, — подтвердил Лысухин.

— Вот. — Старик поднял с земли вилы и сунул их в руки Лысухину. — Бери, коль уж они тебе так нужны…

— Очень нужны, старик, — сказал Лысухин. — Без них какой же я боец… Ты вот что. Выгляни-ка из сарайчика да посмотри, нет ли поблизости этих гадов-полицаев.

Старик приоткрыл двери и осторожно выглянул.

— Вроде как не наблюдается, — с сомнением произнес он. — Где-то вдалеке шумят, а так, чтобы поблизости не видно.

— Тогда я пошел, — сказал Лысухин. — Ты, батя, извиняй меня за беспокойство. Сам небось понимаешь — война.

На это старик ничего не сказал, лишь закивал. Он помог Лысухину дойти до дверей, даже отворил двери, но наружу не вышел, так и остался в сарае.

План Лысухина был прост. Ему надо было во что бы ни стало уберечь этого старичка, его старуху, его дочь с внуками от полицаев. То есть сделать так, чтобы полицаи не заподозрили, что он, Лысухин, какое-то время укрывался в этом сарайчике. А для этого ему надо было отойти от сарайчика как можно дальше. При этом он отчетливо понимал, что далеко уйти ему не удастся: сил у него почти не оставалось. А коль так, то полицаи все равно его обнаружат. И все, что оставалось Лысухину, — это принять свой последний бой. У него сейчас даже имелось какое-никакое оружие — вилы, ими он и будет сражаться.

Опираясь на вилы, Лысухин поковылял по заросшему молодой травой полю. Ему было все равно, куда идти — лишь бы подальше от сарайчика. Не опасался он и того, что его заметят полицаи, потому что понимал — они его заметят все равно, рано или поздно.

О чем еще он сейчас думал? Ему даже самому было удивительно, но думал он о той самой колхозной трактористке. Сейчас она вспоминалась ему особенно ясно, ему даже казалось, что он ощущает запах ее волос и вкус ее губ. А еще он думал, что — победил в своей маленькой войне. Как бы там ни было, а — победил. Ему удалось вызволить из фашистской неволи многих заключенных, он спас от полицейской расправы старика, которого он видел первый раз в жизни, а также его старуху, дочь и внуков, которых он и вовсе никогда не видел. Разве это не победа? Пускай и незаметная, и маленькая, но, может, без нее не было бы и общей, большой победы…

— Стой! — раздался сзади него голос. — Стоять, падла!

Лысухин остановился и обернулся. К нему, спотыкаясь в траве, бежали полицаи. Всего их было шестеро. Лысухин стоял и ждал, когда они подбегут поближе. И когда они подбежали, он улыбнулся озорной мальчишечьей улыбкой, собрал все оставшиеся силы, поднял вилы и резко воткнул их в ближайшего полицая. Выстрелов он не услышал, потому что пуля летит быстрее звука выстрела. Это известно каждому солдату, в кого хоть единожды стреляли…

Эпилог

Это лишь одна из операций Смерша по спасению пленных из концлагерей. Сколько таких операций было на самом деле, никто до сих пор не знает. То ли это до сих пор тайна, то ли в годы войны их никто не считал. Как знать? И уж тем более никто не знает, сколько сотрудников Смерша отдали свои жизни при проведении таких рискованных операций, и как они погибли, и при каких обстоятельствах… Очень может статься, что этого и вовсе никто и никогда не узнает. Но, думается, все это не главное. Наверно, есть что-то главнее и важнее. Вот лес с его вековечной тишиной, а вот в нем слышится голос иволги. Когда стреляют, иволги молчат. Они поют только в тишине. Может, это и есть самое главное и важное.

123