Крик души

Олег замер на мгновение. В висках билась одна-единственная мысль. Его Дашеньку обидели. Обидел его сын. Невольно, может быть, случайно, эмоционально сорвался, но все же…

Это разве умаляет его вину перед ней?!

— Не нужно сравнивать, — прошептал Олег, садясь в кресло. — У вас было слишком разное детство.

Антон демонстративно вскинул вверх руки.

— Вот только не нужно мне этих слезливых рассказов о том, как плохо ей жилось! Избавь меня от этого!

Олег поджал губы, схватившись за голову. Разговаривать больше он не мог.

— Иди спать, — сказал он тихо, отрешенным взглядом глядя в сторону.

Антона застыл. В груди, режа его ножом, теснилось чувство вины, болью отдаваясь во всем теле.

— Она, действительно, того стоит? — тихо спросил он, изумленно глядя на отца.

Но тот ничего ему не ответил, по-прежнему пронзая взглядом пространство.

И Антон, борясь с собой и диким желанием остаться, успокоить отца, обнять его за плечи, сжал руки в кулаки и стремительно покинул кабинет профессора.

А Олег еще долго, закрыв глаза, сидел в кресле с безумным вихрем острых, как иглы, мыслей, которые лезли в голову, надоедливо и досадно жужжа в ушах. И лишь когда часы показали половину четвертого утра, он, немного успокоившись и взяв себя в руки, намереваясь проверить состояние Даши, решительно направился в сторону ее комнаты, и покинул свой кабинет.

Осторожно ступая по мягкому ковру, медленно приоткрыл дверь в комнату Даши и заглянул внутрь.

В груди что-то замерло, застыло, взорвалось. Олег насторожился, глядя на темноту немой комнаты.

Он бросил быстрый взгляд на светильник. Свет не горел. Даша не спит?..

Сердце забилось сильнее и отчаяннее.

Олег сделал несколько нетвердых шагов вперед, остановился на мгновение, сбив дыхание, осторожно, неуверенно подошел к кровати и трясущимися руками потянул одеяло за край.

— Даша?.. — прошептал он сухими губами.

Руки вспотели, в горле встал горький, острый комок.

Он откинул одеяло в сторону, и то мгновенно обнажило пустую, немного помятую постель.

Даши в ней не было.

— Дашенька!.. — выдохнул мужчина едва слышно и, почувствовав, что ноги задрожали и больше не могут его держать, осел рядом с кроватью на пол, схватившись за голову.

Она долго и настойчиво брела куда-то, наугад блуждая по полутемным переулкам, закутанным в шаль наступающего утра, и одиноким закоулкам, в которых хотелось спрятаться от всего мира. Спрятаться и плакать, лелея в груди горькую обиду и рваную боль, что засела внутри занозой.

Она никому в этом мире не нужна.

Юрке была нужна. И отцу. Но они оставили ее.

Думала, что нужна дяде Олегу… И, наверное, действительно, была ему нужна, раз он так отчаянно защищал ее перед сыном. Но… его сын. Этот… Антон! Он был против ее нахождения в их доме.

Если раньше она просто чувствовала это нутром, кожей ощущая удушающий яд его ненависти, только догадываясь об его чувствах, то сегодня она осознала это совершенно отчетливо.

Он сам сказал ей об этом. Открыто и прямо заявил, пронзая обвиняющим, ненавидящим взглядом.

Она уже видела такие взгляды, у Алексея, у матери… и могла понять, что они означали. Жгучую ненависть, острую злость и прожженную ярость. К ней.

Она просто знала, что не нужна. Алексею и матери не нужна, сыну дяди Олега тоже не нужна…

И она убегала от острых взглядов, от болезненной обиды, проникновенного разочарования и злостного осуждения. Она убегала, хотя и понятия не имела, куда ей бежать. Что у нее есть? Куда ей идти?

Другой город, чужой и безразличный, одинокий, хотя и полный до краев. Москва.

Утро было холодным, и Даша, втянув плечи и застегнув кофточку на все пуговицы, упрямо шла вперед.

Сотни мыслей-мошек рвались в ее мозг, почти разрывая его на части. Она вспоминала, как однажды точно так же брела уже по одиноким, равнодушным и пустым улицам своего родного города.

Она уже убегала один раз. От Алексея. И тогда у нее в груди билось лишь единственное желание — убежать, скрыться, исчезнуть. Только бы он ее не нашел!

А сейчас… Едва передвигая замерзшие ноги, скованная страхом и холодом, Даша думала о том, что она зря убежала. Но возвращаться назад, хотя очень сильно и хотелось, было стыдно. И она, низко опустив голову, поплелась дальше, одинокой фигуркой мелькая в полутьме наступающего утра.

Воспоминания атаковали, наседая на уголки памяти. Вынуждали вспоминать и дрожать от страха.

После смерти Юрки все как-то резко изменилось. Алексей запретил Даше ходить на площадь, не разрешал выходить из дома, больше кричал на нее по пустякам. Он мог сорваться совершенно неожиданно и наорать на девочку просто из-за того, что она попалась ему на глаза. А в середине апреля он вдруг заявил, что они переезжают. Даша противилась, мотала головой, сопротивлялась, и уезжать не хотела.