Крик коростеля

Слушая слова Синебрюхова, Ефимка кивал одобрительно, посверкивал узкими щелками глаз. Он сходил в бор, нарвал брусничных листьев, заварил из них чай. Красный чай настоялся, целебный…

Копалухи сварились довольно быстро — были из молодого выводка. Перед тем как приняться за них, Нитягин расщедрился — налил всем по маленькой кружечке спирта. Была у него такая посуда с собой — в кармане куртки таскал. Ефимка повеселел окончательно, сказал, что карамо его близко отсюда, можно, дескать, заехать, взять у него рыбы копченой и вяленой.

— Рыбу мы сами ловим, — ответил Иван Демьяныч. — А вот если запасец мехов имеется…

— Завсегда! — обрадовался Ефимка. — С прошлого года придержал белок, выдру, двух соболей — черных, как угольки!

— Другой табак! — в свою очередь оживился Митягин. — Я соболей возьму, а друг мой — выдру! — И покосился на Федора Ильича.

Тот задумался. Разговор о мехах его заинтересовал. Недавно он справил себе пальто — сукно английское, цвета маренго, а воротник — черный каракуль. А каракуль Федор Ильич не любил за его блеск и холодность тона. То ли дело — меха с подпушком и длинной остью! О выдре давно он мечтал.

— Выдру можно бы взять, — выдал свое желание Синебрюхов.

— Бери, бери! — радел Ефимка, как будто не отдавал, а сам приобретал что-то. — Все берите — отдам!

— Сколько просишь? — спросил настороженно Иван Демьян ыч.

— Денег — не надо! На что мне тут деньги? Ехать Напас далеко и некогда мне. Ягоду надо брать — бруснику, клюкву. Орех собирать. Снег упадет — белку ходить стрелять… Деньги себе оставь. Спирт отливай!

— Литровки три хватит? — скосил глаза Нитягин. — Это шесть пол-литровых бутылок, имей в виду!

Остяк подумал и закивал:

— Ладно, ладно! Поехали, паря…

С Ефимкой они распрощались дружески, обещали заехать к нему на обратном пути.

— Видишь, как оно все обернулось! — ликовал Иван Демьяныч. — А ты каркал, как ворон на суку, беду ворожил…

— За журавля тебе нету прощения, — насупился Федор Ильич, — И остяка, если по правде сказать, мы надули.

— Он здесь этой пушнины знаешь сколько берет? До хрена! Не обеднеет.

Иван Демьяныч больше не спорил, не возражал. И Синебрюхов тоже умолк. Видать, надоело обоим без конца препираться. Нитягин целиком ушел в свою работу: он правил лодкой.

Шли без задержки до самого вечера. Но с наступлением сумерек плыть стало опасно. То и дело встречались карчи, лесины, замытые с комля и торчащие из воды тонкими, сухими вершинами. Если на такой штырь налететь — пропорешь днище, и тогда уж, дай бог, остаться в живых. Останешься — строй плот и выбирайся к жилью самосплавом. Только представишь опасность и уже берет дрожь, сжимается сердце…

Нагнали моторку. Движок у нее барахлил, и хозяин лодки, молодой, среднего роста парень, весь перепачканный маслом, что-то пытался налаживать. Лодка была приткнута к песчаному берегу и возле нее, по косе, ходила цветущего вида женщина, сбитая, статная. Она отмахивалась от мошки целым пучком еловых веток, терла шею, хлестала себя по коленкам. У нее был тоскливый взгляд — и от досаждающих мошек, наверно, и от неполадок в моторе.

Спросили, куда они едут.

— В Компас, на метеостанцию, — отозвалась женщина, хотя обращались с вопросом к парню. Видно, тот был слишком рассеян и удручен.

— Мы ночевать собираемся в заброшенном Пыль-Карамо, — сказал Нитягин. — По карте смотрели — недалеко вроде. Как отремонтируетесь, так приставайте к нашему шалашу хлебать лапшу!

— А может, к стану — есть сметану? — шуткой на шутку ответила женщина.

— Корову давно не доили, — расплылся в улыбке Нитягин. — А лапша правда есть.

Иван Демьяныч явно распускал павлиний хвост перед дамой. Синебрюхов молчал и в душе посмеивался. А женщина, глядя прямо в глаза Федору Ильичу, ласково, едва ли не жалобно, попросилась взять ее в лодку.

— Не возражаем! — за себя и за Нитягина ответил он.

— Зовут-то как? — спросил Нитягин, как будто это имело какое-то значение. — Если красивое имя, то повезем. А если Фекла, к примеру, то извините!

— Фекла и есть, — озорно бросила женщина.

— Быть не может! — возразил Иван Демьяныч.

— Таей назвали родители…

— Садись! — Нитягин поухмылялся, покашлял для пущей солидности, крикнул: — Да поживее запрыгивай! Гоп!.. Чья будешь в Компасе-то?

— Она жена начальника метеостанции, — раздраженно сказал за нее парень. — Мужик ее ушел на болото ягоду рвать, может, месяц его не будет, так я за нее отвечаю! Она со мной едет.

— С тобой доедешь, Вася, к ледоставу как раз! Налаживай свою тарахтелку! — Тая игриво поджала губы и коснулась пальцами ложбинки между полными и, по-видимому, тугими грудями. — От Напаса раз восемь ломался, а я терпи!

— Мотор дерьмо. Я тут при чем? — огрызнулся на нее Вася.

— Не сердись, мал еще… На сердитых воду возят. Направишь мотор, подъедешь к Пыль-Карамо, я тебя в лобик тогда поцелую!

— А меня куда? — выставился Нитягин. — В алые губки?

— Они у вас, простите, синие, — хлестнула словами и смехом Тая. — Не обожгут!

— Да ты озорная бабенка! — удивился Иван Демьяныч, как обрадовался. — Смехом щекочешь!