Крик коростеля

— Он и теперь так ходит, только весь наряд его вышоркался, поблек. А сам он обрюзг, отяжелел, как закормленный боров. Он всегда малевал скверно, а доказывал, что красиво. По тем временам картинки его терпели, а тут подъехал настоящий художник, и Евгешка поник. И сколько уж лет бунтует, кляузы пишет везде, доказывает, что именно он — настоящий художник, а тот, приехавший — мазила. Жена за Резунцова заступаться пошла, потому что и сама такая же кулема: в детском саду на пианино как заиграет, так по поселку собаки выть начинают… Вот я и думаю, чем так-то жить, не в свои сани карабкаться, лучше, как я, быть простым бакенщиком. Да, скромным бакенщиком! Если бы не был я бакенщиком, подался бы в рыбаки! Не-ет, скажу я тебе, в своих санях Нитягин сидит, даже, может быть, в расписной кошеве, и везет меня конь с бубенчиками!

Иван Демьяныч после этих слов откинул голову и всласть рассмеялся.

— Удобно устроился ты, ничего не скажешь, — согласился Федор Ильич.

— И я говорю! Но в жизни моей немало хлопот и риска. Да обвыкся я… Ну, едем мы! Снасти берем и ходу…

…Лодка неслась вниз по Оби, как норовистая лошадь. Ту дюральку, которую они топили тогда на Тыме, Иван Демьяныч давно продал и завел себе новую, красивую и вместительную. И груза много берет, и шторм не так страшен. И мотор — не чета прежнему.

Быстроходная лодка, что говорить: сорок пять верст дает в час при неполной загрузке. Только кусты мелькают, плоты, строения. Недавно еще был виден шпалозавод, и нет уж его — удалился, исчез из виду…

Далеко впереди большой остров, из-за острова выступает пароход. Проходят минуты, и вот крупное судно уже на траверзе.

Не езда, а полет!

Федор Ильич скорости не боится. Но сидит в его памяти тот дикий случай на Тыме и заставляет невольно вытягивать шею, всматриваться во все плывущее. А плывут по весенней реке и остожья сена, и бревна, и карчи, и всякий сор.

Федору Ильичу нравилось стремительное скольжение, и все же где-то в душе, в самых потемках ее, жил страх. Заметив корягу или бревно, Синебрюхов подсказывал Ивану Демьянычу, а тот отвечал неизменно: «Вижу!» И отруливал в самый последний момент.

Нитягин за эти годы сильно поднаторел в вождении лодки, и Федор Ильич полагался на него полностью. Теперь у Нитягина, думал о нем Синебрюхов, воедино слились удаль с умением, риск с осторожностью. Но следить за рекой надо было обоим, считал Федор Ильич. И следил…

А Нитягин гнал и гнал мотолодку, потому что хотел пораньше успеть на озеро, чтобы и порыбачить, и за ухой посидеть, и заполдень возвратиться.

У Федора Ильича все больше вселялась уверенность, отступала спрятанная в недрах его существа боязнь повторения тымского случая, бывшего с ними уж так давно. Синебрюхов испытывал ощущение наездника на горячем коне. Ему это было знакомо: жизнь в степи научила его верховой езде. Скорость и ветер в лицо всегда будоражат. И тут еще и картины наплывали одна другой интереснее, такие знакомые, но чуть призабытые. Тонкие кромки берега, что неотступно следует справа. Всхолмленность левобережья. Острова, пока еще голые, полные грусти. Неукротимая сила воды, заползающая во все щели и поры низин. Тяжелые мартыны в замедленном, плавном полете. И легкие крачки, белыми комьями падающие на отмелях за добычей. Зайки, турухтаны, утки, свистящие крыльями в самой близи. А вдали, в темных борах, наверняка бродят отощавшие за зиму медведи, раскапывают муравейники и подстерегают лосей…

Пахло илом. Этот запах всегда волновал Федора Ильича. И прав был Нитягин, когда упрекал его в долгом отсутствии. Давно бы надо было приехать вот так, промокнуть, прозябнуть, захлебнуться от сильного ветра, вдохнуть сырости, наездиться по реке на лодке, избродиться по островам, полежать на жухлой траве лицом к небу. Интересно! Бегут облака, сырые, холодные, собираются облака в тучи, и неизвестно еще, что они принесут — дождь или снег. Да пусть хоть что! В родном краю душу ласкает любая погода. Только оденься теплей, если холодно.

Иван Демьяныч, повернув лицо к Федору Ильичу опять начал мечтать.

— Достану мотор в сорок кобыл тяги, и тогда уж я не бакенщик, а — метеор! Рыбонадзор чем нашего брата берет? Хитростью! А скорости настоящей и у него нет!

— Я слышал, что сорокасильные «Вихри» не будут продавать в частные руки, — сказал Синебрюхов. — И к чему он тебе такой? Лишний бензин. Лишние хлопоты. Лишний шанс куда-нибудь врезаться.

— Мне — надо! Во мне кровь остяцкая! Я над водою летать готов! Достану себе я сорокасильный мотор! Рыбу все любят есть, а ловить не все могут! Скооперируюсь! Баш на баш — мотор наш!

— Сам рифмуешь?

— Да кое-когда на стишата поманывает… Тут один стихоплет у меня объявлялся из города. Застольничали. Я ему про одно расскажу, про другое. Во хмелю, сам знаешь, язык с крючка соскакивает, охота душе распахнуться, пополоскаться на ветерке! Ну, я ему про Марью свою наболтал. Горазды бываем мы о женщинах поточить лясы! И расскажи я ему, стихоплету, как мы с Марьей-медведицей раз в погреб спускались…