Крик коростеля

— Душа у тебя запарафинилась! Нарымское ты растерял, а что приобрел взамен — сам ясно не представляешь.

— Хуже, чем был, не стал.

Иван Демьяныч рассмеялся благодушно, довольно.

— И чего мы сцепились опять? Туча ползет. К дому скорее надо!

Так они и бежали по легким волнам. Крепнущий ветер давил им в спины, холодил шею, а туча махристым краем уже нависала над ними…

7

Как ни старался Иван Демьяныч ускользнуть от тучи, она нагнала их где-то на середине пути и обдала таким ветровым холодом, что у обоих начали коченеть скулы и неметь пальцы. Пропала всякая охота не то что спорить, переругиваться, но и вообще говорить. Зубы стучали, деревенел язык. Мокрый, липучий снег тяжко носился в воздухе. Сжавшись, оба сидели нахохленные, как мокрые петухи. Каждый удар волны встряхивал их, отнимая последнее тепло.

«Повернула погода, — лениво думал Федор Ильич. — То облака в синеве растворялись, то крутоверть разом! В Нарыме от погоды всякой напасти жди. Да и не только в Нарыме». Синебрюхову вспомнилась зимняя степь, когда они возвращались однажды в машине из командировки. Забуранило ни с того ни с сего, белого света не видно. Чуть не замерзли, не спаси их казах, попавшийся чудом навстречу.

«Природа свое возьмет, — продолжал думать Федор Ильич и этим как бы оттесняя холод. — Посылая напасти, природа как бы напоминает человеку: ты не царь и не мни себя им; ты всего только ветвь моя — ветвь живая, могучая, но не всесильная. Дружбы со мной разумом добивайся и верной любовью ко мне…»

…Приехали, слава богу, без происшествий. Выдернули подальше на берег лодку, прикололи к песку ломиком, а мешки с рыбой таскать сил уже не хватило. Скорее переоблачиться в сухое! Скорее согреться!

Нитягин достал из потайного ларца полную фляжку. Не раздумывая, Федор Ильич, вслед за Иваном Демьянычем, принял «во спасение души и тела». Перехватило дыхание, выдавило слезу из глаз, но скоро приятная теплота стала заполнять собою все существо его. Легко-то как стало!

— Рыбу бросим на снег, и она будет долго живая, — сказал погодя Нитягин.

Открыли яму, набитую снегом и льдом, перетаскали мешки. Караси вяло трепыхались — серебристые на белой подстилке. Полмешка рыбы Нитягин оставил снаружи.

— Часть отдам Марье-медведице, часть — Крупене. — Постоял, подумал. — Крупеня карасям не очень обрадуется. Ему стерлядей подавай… Ну, я схожу на нефтебазу, а ты тут побудь!

…Вернулся Иван Демьяныч часа через два. Он еле стоял на ломких ногах. Грудь нараспашку, сапоги в глине по самые отвороты, шапка повернута ухом на лоб. Кривлялся, щерился, цвиркал слюной. Сказал самодовольно:

— Нет, Марья — на уровне баба! И угостила, и закусить дала! Ты сам жарь себе карасей, а я тут прилягу да погляжу, как ты это будешь делать!

Пока Иван Демьяныч ходил на нефтебазу, Федор Ильич все успел просушить, накочегарил печь так, что от нее несло жаром пустыни. На дворе вечерело, ветер утих. Слышно было, как гомонятся под навесом кряковые подсадные. На той стороне Оби, в большом рабочем поселке, на стрелах и башнях погрузочных кранов зажглись огни. Проходящие мимо суда изредка подавали сигналы, должно быть, Нитягину, но он их не слышал.

Синебрюхов взял противень поглубже, уложил в него очищенных карасей, посолил, поперчил. Поместилось всего четыре. Крупная рыба попалась им на «нитягинском» озере!

…Иван Демьяныч лежал на диване, потом перелег на засаленную кровать. Подрыгивал неразутой ногой, поглядывал. Когда караси изжарились, он вскочил и присел к столу с важным видом, подвинул к себе все ножи, перебрал и зажал в горсти. Затем небрежно высыпал их перед Федором Ильичем.

— Возьми на память себе, какой пожелаешь! Кроме этого — с темной ручкой. Им я лосям кровь выпускаю! Когда сразу не спустишь кровь — мясо дрянь!

— И много ты бьешь лосей? — спросил Синебрюхов.

— По потребности!

Нитягин ковырял карасей вилкой, выламывая у рыбин поджаристые бока.

— Я выпью еще, — сказал.

— А я не буду! Ты заметил, какой я питок. Раз за встречу. Раз под уху. Раз от простуды. И хватит.

Иван Демьяныч все делал наперекор. Стал раздражительный, ко всякому слову Федора Ильича придирался.

— Помнишь — ты веслом меня на осенней охоте огрел? Помнишь?!

— Когда это было? Сто лет назад! — усмехнулся Федор Ильич. — И знаешь, за что? Ты мне ерша за шиворот затолкал! Пока я его доставал, он мне всю спину исколол!

Нитягин, казалось, не слышал того, что говорил ему Синебрюхов. Ивана Демьяныча развозило, как на дрожжах. Федор Ильич опять было вознамерился повлиять на приятеля, остановить его, но где там!

…Прошло еще с час. Нитягин совсем заблажил, одичал. Он нес сущую околесицу.

— Вот садану тебе… промеж глаз… Вот вдарю как…

Язык у него плохо слушался. Синебрюхов с трудом разбирал, что он говорил, пуская слюни.

— Размочалился! — сердился Федор Ильич. — Уж я и не рад, что приехал к тебе! Много ты пьешь, до безобразности! Посмотрел бы хоть сам на себя! Глаза-то дикие. Ложись-ка спать! По старой дружбе прошу.

— Я тут хозяин! Не лягу! — огрызнулся Нитягин.

— Уложу. Вниз лицом, чтобы, значит, с тобой беды не случилось. — И Синебрюхов пошел к нему.